— Каким же способом станешь ты подымать, молодчик милый? — проглотив настойку, спросил купец.
— А уж это моя забота, не вам, батюшка, об этом печаль иметь. Мы, донцы, в этом трохи-трохи маракуем. Только вот беда: веревок нет…
Двое полицейских, по приказу городничего, помчались в торговые лавки за веревками, Семибратов с Пугачевым бросились на базар искать камышовые дудки.
Пострадавшего купца увез к себе городничий.
3
Еще солнце не закатилось, как уже все было готово. К месту, где был сундук, подводились на шестах два сплотка, у костра, окруженный народом, сидел с острым кинжалом Пугачев.
Кинжал быстро мелькал в его руке, из двух камышовых стволов он мастерил длинную дудку для дыхания под водой. Место стыка двух стволов он просмолил варом, кипящим в котелке у костра. Конец пятиаршинной дудки он вставил в изогнутый коровий рог со срезанным острием.
— Поплыли! — крикнул он Семибратову. — Жители, подмогни ему веревки в лодку покласть.
Вскоре оба причалили к сплоткам, оборудованным двумя столбами с перекладиной, как приказано было Пугачевым. На сплотках — человек сорок.
Плешивый рыбак Лукич, сняв шляпу, сказал:
— Готово, хозяин.
Пугачев, проверив жердью положение сундука, перекинул конец добротной веревки через перекладину, к концу прикрепил камень и спустил на дно.
Затем торопливо разделся — крепкие мускулы заиграли под белой кожей — привязал к спине камень в полпуда, чтоб вода не вздымала тело с глубины, взял в рот коровий рог с камышовой трубкой, подул ее и, перекрестившись, погрузился в воду. Конец трубки торчал над водой, чудно было, как из него вырывалось сиплое дыхание.
— Глянь, черт, сатана, что измыслил, — говорили на сплотках. — Да с такой трубкой-то неделю под водой жить можно.
Рыбак Лукич только головой крутил. Вот конец веревки, заиграл, полез в воду, еще, еще, очевидно, Пугачев обматывал под водой веревкой сундук…
— Трави, трави веселей веревку-то! — командовал Семибратов. — Пускай вслабую.
Из конца дудки все шумней, все чаще вырывалось дыхание. Вот дудка, быстро приподнявшись торчком, всплыла наверх, как поплавок, и легла набок.
А вслед за нею выскочил и Пугачев. С бороды, с черных густых волос стекала вода, влажная кожа порозовела.
— Ну, с выпивкой вас, молодчики, — сказал он, шустро одеваясь. — Хватай с богом за веревку, вздымай сундук.
Старику Мешкову снова занедужилось, лежал на пуховиках и охал. В доме и без того духота, теплынь, а он попросил затопить в его горенке печку.
На дубовом, обтянутом шагреневой кожей диване, в напряженных позах, положив руки на колени и повернув головы в сторону купца, сидели комендант города полковник Цыплетев, бургомистр и ратман в мундирах и при шпагах.
Хозяин дома — городничий, распушив усы, уныло сидел в кресле возле благодетеля, сладко заглядывая ему в глаза. На мягких стульях восседали знатные торговцы города Царицына. Все сомлели от жары, тяжело дышали разинутыми ртами, обмахивались платочками, потели.
Но вот все задвигалось, загрохотало: пред кроватью благодетеля два казака взгромоздили обитый бело-матовым, «под мороз», вологодским железом сундучище. Купец сразу ожил, заулыбался, привстал. Он заголил рубаху, снял висевший рядом с золотым нательным крестиком большой, как пистолет, ключ, подал его городничему:
— А ну-тка, голубчик, открой скорей… Не наложили ль варнаки замест серебра да золота каменьев. С них станется.
Пугачев обиженно прикашлянул. Сундук открылся с музыкальным звоном.
Купец, забыв болезнь, самодовольно, с кряхтеньем, в одном белье опустился возле сундука на колени, торопливо пересчитал, перещупал все мешки, затем повернулся лицом в передний угол, благоговейно всплеснул руками и троекратно земно поклонился образу спасителя, закатывая глаза и ударяясь морщинистым высоким лбом в дубовые доски пола.
— Вынь-кось один мешочек, — сказал он Пугачеву, — да развяжи его, да отсчитай ровно сто рублев. Только счет веди верный, без обмана. А то я знаю вас… — он зябко передернул плечами и, поддерживаемый городничим и бургомистром, снова залез на кровать, под цветное, из шелковых лоскутов, одеяло.
Пугачев, звеня рублевиками, с изображением улыбчивой Екатерины, отсчитал.
— Это тебе по договору, — сказал купец, и простое лицо его умаслилось добродушной улыбкой. — Отсчитай-кось, друг милый, еще сто. Только без обману чтобы, я проверю.
Пугачев, подумав: «Это наверняка подхалюзе-городничему», — отсчитал.
— Эту мзду також-де возьми себе за удаль за свою. Удивил, брат, ты меня немало, — сказал купец.
Пугачев взыграл духом.
— Отсчитай еще полста, — торжественно сказал купец в третий раз.
Пугачев отсчитал, подумав: «А это кому же будет?»
— Сие награждение примешь за проворство за свое. Не чаял я, что столь скоро можно обернуться с этаким многотрудным делом. Ты молвил даве: не успею я и двух разов чихнуть, как сундук здесь будет, а я еще ни единого раза не чихнул, только икал изрядно.
Господа засмеялись, подхалимно-закивали благодетелю, глаза их покрылись как бы маслом. Все время сидевший на корточках Пугачев вскочил, он ощутил в груди такую радость, что подбоченился, ударил пяткой пол, крутнулся и уж в пляс хотел пойти, да застыдился умильно смеющихся господ.
Сгребая с полу рублевики себе в широкие карманы и в мерлушковую шапку, весь насыщенный мучительной и в то же время сладкой радостью, он громко выкрикнул купцу:
— Ну, батюшка, спасибочка тебе!.. По-честному ты со мной… Вы, батюшка, не сумлевайтесь, я и с товарищем и с народишком, что помогал мне, поделюсь… А вот, батюшка, коли мелосердный господь еще приведет вам утонуть, либо на лихих людей натакаться, да коли мне случится в том месте быть, не сумлевайтесь, спасение окажу скорое. Чихнуть не успеете, батюшка, — восторженно молол Пугачев, плохо вдумываясь от волнения в смысл слов своих.
Но господа и благодетель сразу поняли, что слова его искренне, что идут они от простого сердца, и снова засмеялись.
— Как звать тебя, молодец хороший? — вытирая глаза от веселых слез, спросил купец.
— Емельян Пугачев, ваша милость, казак донской.
— Запиши, пожалуйста, Ермолай Фомич, — обратился купец к городничему.
— О здравии раба божия Емельяна попам своим молиться прикажу.
— А вашу милость как звать-величать по изотчеству? — спросил Пугачев, туго затягивая по длиннополому чекменю кушак.
— А меня Петром Силычем зовут, фамиль Мешков…
— Хорошо, батюшка… Авось повстречаемся когда. Я тоже вспоминать вас стану. Прощевайте, батюшка… Оздоравливайте… — кланяясь, сказал Пугачев и, весь набитый серебром, направился к выходу.