Наничье
Николай Игнатьевич Степанов работал опером давно, с того памятного дня, когда летеху Женьку Чернышева выперли из органов за пьянку. С бабами. Его, милиционера патрульно-постовой службы, поставили на освободившуюся должность и сказали: «Служи, парень, родине честно».
Был, правда, момент, хотели сделать его замначальника отдела, но, помнится, вышел тогда конфуз у его бригады в аэропорту — постреляли малость в людном месте. После того не до повышений стало, хорошо хоть старшим опером оставили.
Да и какой, честно говоря, из него начальник? Внешности капитан Степанов был весьма заурядной — не блондин, не брюнет, а так, хорошо, что не лысый, роста среднего, с лицом незапоминающимся. Встретишь такого в толпе, сплюнешь и мимо пройдешь. Задницу свою милицейскую он на сто лимонных долек не рвал и мечтал в жизни только об одном — получить перед пенсией новую должность, сменить четыре маленьких звезды на одну большую и потом спокойно сидеть на кровных шести сотках в Мшинских болотах. Только вот до этих чудесных времен еще нужно было дожить.
«Еще один парник поставлю… А лучше тепличку… — Николай Игнатьевич устало откинулся на спинку стула и закурил реквизированную у мелкого хулигана „болгарию". — Кроликов заведу… Пушной породы. И домик надо будет утеплять… Эх, хорошо бы, конечно, кирпичом его обложить, да где они, денежки-то? Ясно, где — в УБЭПе
[114]
, у гаишников-рвачей… »
Настроение у него было не очень. А чему, спрашивается, радоваться-то? Раньше работалось куда как проще. Одна книга КП для начальства, другая для трудящихся, ложи себе под жопу, и ажур. А нынешние игрища в законность до добра не доведут. Что ни день — новая метла, то стены в райотделе красишь
[115]
, то бомжей за город везешь. За эти-то гроши…
Капитан докурил, выбросил фильтр в стеклянную банку из-под майонеза, и тут отворилась дверь — пожаловал майор Павлов из профилактической службы.
— Игнатьич, обедать пойдешь? А то кишка кишке рапорт пишет. — Поверх ментовской формы он, чтобы не светиться, накинул бараний полушубок и толстой красной рожей своей здорово смахивал на пребывающего в запое дворника.
— Обедать? — Степанов прикинул, сколько денег осталось в кармане его коричневой, купленной еще в эпоху застоя пиджачной пары, пожевал губами и наконец решился: — Пошли.
В коридоре к ним примазался бывший сослуживец Сенька Козлов. Пришлось терпеть — было доподлинно известно, что работает он нынче не только в кадрах, но и на федералов. Одно слово — козел…
Ладно, спустились по лестнице, миновали дежурную часть, вывалились в предбанник. Скрипнули не смазанные вечность дверные петли, и чекистская троица окунулась в пронизывающую до костей стужу январского дня.
До самой кормобазы не разговаривали — не о чем было.
Подошли к дверям пельменной «Труффальдино» — заведения, многократно проверенного и для желудка не очень опасного. Кинули завистливый взгляд на граждан, заедавших пельменями водочку, и, ухватив по подносу, пристроились в конец куцей очереди. Смена сегодня была неудачная — на раздаче стояла небезызвестная Люська, в ультракоротком халате с неограниченно глубоким вырезом. Шевеля выпиравшими отовсюду прелестями, она умело обувала клиентов, пользуясь тем, что трудовой народ смотрел большей частью не на весы, а на эти самые прелести.
— Ты с чем пельмени будешь, с уксусом или со сметаной? — повернулся к Степанову майор Павлов и с чувством проглотил слюну. — Уксус, он для пищеварения хорош, ну, если там, кислотность пониженная…
Кадровик Козлов в беседу не лез, мечтательно глядел на розовые ляжки раздатчицы и облизывался. Между тем у капитана Степанова тоже начал выделяться желудочный сок, и он стал прикидывать, чего бы еще взять к изрядно надоевшим пельменям. Пельменям… Пельменям… Пельменям… Глаза его вдруг застлало что-то темное, голова закружилась, и он весь затрясся от внезапно накатившей бешеной злобы. Пельмени… Пельмени… Он глянул на жующие, красные от водки рожи пролетариев, на толстые, паскудные ляжки шалавы и страшно закричал:
— Ненавижу-у-у!
И тут же замолк — хорошо отработанным движением выдернул из кобуры «стечкина», дослал патрон, щелкнул предохранителем и короткой очередью уложил под стол двух гегемонов. Потом прострелил башку истошно завизжавшей раздатчице и, видя, как она уткнулась наштукатуренной рожей в котел с пельменями, восторженно заржал. Тем временем коллеги его протерли мозги, один попытался было дотянуться до «стечкина», второй, обоссавшись, завопил:
— Брось ствол, Игнатьич, остановись!
— Хрен вам! — С ухмылочкой капитан разорвал дистанцию, расстрелял их в упор и брезгливо сплюнул. Глянул на недобитого кадровика, пнул его в пах — стукач поганый! — и с наслаждением раздробил ему пулей череп.
Бурное ликование переполняло его, и он не сразу обратил внимание на двоих застывших у входа серьезных, коротко стриженых парней, а напрасно. В пельменной этой столовались не только милицейские… В руках одного из ребятишек оказался ствол, и последнее, что Николай Игнатьевич увидел в этой жизни, была вязкая, непроницаемая темнота, стремительно на него надвинувшаяся…
Сергей Владимирович Калинкин тихо торчал в своем сером, как штаны пожарника, «мерседесе» и сосредоточенно выпасал клиента. Ничего себе попался мужичок, крепенький, с плацдармом для мандавошек под носом, и если бы не «особенность» дела, все было бы просто и обыденно. «Галстук навесить» — не хрен делать, а лучше калибр 7.62 с глушаком. Встать спокойненько в подъезде и пару раз, не торопясь, шмальнуть с двух рук — одну маслину между глаз, вторую в висок для контроля. И все — извольте бриться… Однако голову в подъезде не отрежешь. Придется, видно, клиента или расшивать в антисанитарных условиях, или потрошить прямо на хате, теплого. Вот ведь какую фигню придумал мудак Гранитный — башку ему подавай. Ну не идиотизм ли, в натуре? А впрочем, ладно, плевать. Кто платит деньги, тот и заказывает музычку. На свой вкус.
«Охо-хо». — Изголодавшийся Стеклорез потянулся, зевнул во всю пасть, так, что зубы клацнули, и плотоядно ощерился. Он представил лакомую попу блондинистой красавицы, что зависает у него уже третьи сутки. Эх, хорошо бы сейчас стаканчик «Зубровки», горячих, со сметаной, пельмешек, штук эдак восемдесят пять, а потом мигнуть ляльке, чтобы сварганила миньет по-походному — прямо на кухне, не отходя от стола…
Мечтательность, говорят, пережиток варварства, а Сергей Владимирович был вполне цивилизованным киллером, с высшим образованием, так что свои мысли в нужное русло он перевел быстро. Итак, работать клиента нужно на его собственной хате. Живет он один, атмосфера спокойная, никто сосредоточиться не помешает — суеты Калинкин не выносил. Днем он уже срисовал дверь, определил, что сигнализация отсутствует, притер «подбор» к совдеповским замкам и был готов к ликвидации хоть сейчас. Однако лезть в квартиру на ночь глядя смысла не имело, и Калинкин решил закончить дело завтра. «От вошканья беспонтового все в этой жизни не в цвет», — рассудил он и, пребывая в уверенности, что гусь
[116]
уже ощипан, поехал жрать пельмени и сливать сперму.