– Хорошо, – вздохнула она. – Наверное, я должна покориться, но начиная с завтрашнего дня ничьи указания, кроме его собственных, не помешают мне с ним увидеться.
Граф встал и поманил меня в нишу.
– Элфорд, – резко начал он, – я хочу знать, как давно Заморна болеет.
– За последние четыре дня он ни разу не покидал дома, – ответил я.
– Чистейшие враки, сэр! – ответил Нортенгерленд. – Как смеете вы так говорить, если вчера я видел его у Монморанси в отменном здравии, всем бы вашим пациентам такое. Он поехал со мной обедать в Элрингтон-Холле, а потом, как болван, потащился с графиней на дурацкое сборище каких-то ученых идиотов, где, по ее словам, особенно блистал.
– Да, милорд, я прочел об этом в газете и, уверяю вас, был совершенно обескуражен. За подтверждением моих слов ваше сиятельство может обратиться к герцогине.
– Я с нею говорил перед самым вашим появлением, – произнес он, – и услышал то же самое. Я счел, что она от горя повредилась в уме, теперь так же думаю о вас. Не пытайтесь разубедить меня в том, что я видел своими глазами, сэр. Повторяю: герцог Заморна был вчера со мною полдня и часть вечера. Он выглядел, говорил, смеялся и бахвалился как обычно. Я чрезвычайно удивился, когда на следующий день мне принесли записку от мистера Максвелла с указанием прибыть к смертному одру герцога. Затем его внезапный недуг, поведение нотариуса, приезд девушки… сплошная дьявольщина, клянусь костями Сциллы!
С этими словами его сиятельство вышел из комнаты. Герцогиня оставила нас еще раньше, так что я потребовал экипаж и отправился домой.
Глава 6
Прошло пять дней. За это время Заморна благодаря ласковому уходу Мины Лори и умелому попечению доктора Элфорда быстро восстанавливал почти утраченное здоровье. Герцогиня наконец получила от супруга дозволение его навестить. Она завтракала, когда вошел Эжен и подал сложенный в несколько раз листок, на котором почерком ее мужа были написаны карандашом долгожданные слова:
«Приходите ко мне, Мэри, как только сможете. Элфорд считает, что сейчас это не только допустимо, но и желательно. Он говорит, вы истаяли, как тень. Боюсь, милая, в минуты бреда я дурно отплатил вам за вашу любовь. Не знаю и не желаю знать, что именно я говорил. В сознании остался лишь смутный и пугающий сон, подробности которого мне менее всего хочется вспоминать. Вы найдете меня одного в гардеробной. Я только что оделся и отослал Кунштюка.
Ваш любящий
Адриан».
Герцогиня вскочила, едва не опрокинув столик розового дерева вместе с бесценным фарфором. Она пробежала через вестибюль и уже поставила ногу на первую ступеньку лестницы, когда рядом послышался обрывок мелодии. Кто-то небрежно, но с большим мастерством перебирал гитарные струны. Играли в одном из многочисленных салонов, примыкающих к вестибюлю. Кто это мог быть? Герцогиня знала манеру игры – она слышала ее много раз. Неужто герцог… нет, невозможно. Она вновь прислушалась. Напев зазвучал громче – нежный, меланхолический, монотонный и в то же время изысканно задумчивый. Звук пропадал, и вновь набирал силу, и снова затихал, и пробуждался к жизни, затем, помедлив напоследок на низкой ноте, с неохотой уступил место тишине.
– Это он, это он! – воскликнула Мэри. – Мое ухо, столько раз упивавшееся его игрой, не может ошибаться.
Она слегка растерялась от того, что звуки доносились из части дома, прямо противоположной той, которую герцог указал в записке. Казалось бы, не стоит сильно тревожиться из-за такого пустяка, однако герцогиня почему-то ощутила нервическое волнение. Тут снова дрогнули струны, и прихотливый изменчивый напев – именно так любил импровизировать герцог, когда в руки ему попадала гитара, – заполнил вестибюль. И все же она медлила. Ее как будто приковало цепями к месту; но вот струны умолкли, и чары недвижности рассеялись. Мэри вздрогнула, шагнула к неплотно притворенной двери в салон, откуда доносилась музыка, открыла ее и вошла. Заморна совершенно определенно был здесь. Он стоял у стола в дальнем конце комнаты; гитара лежала рядом, и герцог, листая большой, прекрасно переплетенный том, напевал себе под нос мелодию, которую только что сыграл.
Мэри замерла, разглядывая мужа. Ни тени недуга, ни малейших следов болезни или хотя бы слабости, какой обычно бывают отмечены движения человека, перед тем долго прикованного к постели, не осталось в его царственном облике. Лицо было свежо, как в лучшие дни, орлиные глаза сияли, будто их не коснулась иссушающая лихорадка.
– Смерть была ко мне милостива, – проговорила Генриетта, делая шаг вперед. – Она прошла мимо, не оставив на моем благородном и прекрасном кумире никаких отметин.
Герцог, разумеется, поднял голову. Странное выражение лица предстало его супруге: брови выгнуты, карминно-алая губа закушена, словно в попытке сдержать дурашливую ухмылку. Глаза смотрели высокомерно, испытующе, насмешливо, хоть и не без доброты; их взгляд не пугал, но как будто отталкивал Мэри, словно предупреждая: ее готовая хлынуть через край нежность тут неуместна. Она замерла, покрасневшая и смущенная.
– Мой дорогой Артур, – проговорила она наконец, – почему вы смотрите на меня так холодно, так равнодушно, как на чужую? Я хочу знать причину! Я буду трудиться день и ночь, пока не заслужу хоть чуточку более теплый прием.
– Я не сержусь на вас, Мэри, – ответил Заморна. – И даже напротив. Я всецело к вам расположен, но ответьте, маленькая колдунья, что привело вас в тот вечер на виллу Доуро?
– Сказать по правде, Адриан, любопытство. Я хотела знать, вправду ли мисс Лори так хороша, а Фицартур так похож на вас, как говорят люди.
– И что же вы теперь думаете, Мэри? – спросил Заморна, беря ее за руку. – Девчонка и впрямь хороша собой? Не ревнуйте больше. Торжественно клянусь, что за всю жизнь не сказал ей больше трех слов кряду, да и то по самым мелким житейским поводам. Уверяю вас, она принадлежит другому, и подойди я к ней так близко, как сейчас к вам, крик поднялся бы такой, что Башня всех народов содрогнулась бы до основания. Так скажите честно, нашли ли вы ее хорошенькой?
– Очень, – вздохнула бедная Мэри. – А Эрнест и маленькая Эмили очень, очень на вас похожи.
Герцог рассмеялся:
– Да, так и есть. Отрицать бесполезно. Однако не горюйте, Мэри, не горюйте, придет время, когда это сходство перестанет вас огорчать.
Герцогиня мотнула головой. По бледным щекам покатились слезы. Однако поведение герцога – он хоть и не выказывал любви, но держался мягко и дружелюбно – обнадеживало, и она попыталась прижать свою руку, которую он держал за кончики пальцев, к его ладони. И тут в лице ее мужа мелькнуло выражение, какого она никогда прежде не видела: смесь недоброго озорства и какого-то другого, странного чувства на миг совершенно изменила его черты. Одновременно он стиснул ее руку так немилосердно, что кольца вдавились в пальцы. Герцогиня тихонько вскрикнула от боли. В то же мгновение дверь распахнулась, и влетел Кунштюк. Маленькие звериные глазки на безобразном лице горели бенгальскими огнями, он гримасничал, жестикулировал и пританцовывал. Герцог сперва рассмеялся, затем, отвесив карлику звонкую оплеуху, подошел к окну, распахнул раму, выпрыгнул в сад и вскоре пропал за деревьями.