К Лоле - читать онлайн книгу. Автор: Максим Лапшин cтр.№ 7

Оказался он тридцатишестилетним инженером из Костромы, преследующим в столице технический интерес по казенной надобности. За два дня он тут кое-что успел — разругался со столичным начальством и купил в подарок сыну робота-трансформера. Собирали его в дорогу, глядя не на прогноз погоды, а в полупустой шкаф — на нем был тонкий болоньевый плащ и великоватая ондатровая шапка. Молодое лицо, беспокойные покрасневшие глаза и вид в целом такой, будто он носил с собой что-то крайне необычное. Представился он Валерием Сергеевичем, фамилию свою не назвал, но сообщил, что русский немец, и торопливо попросил показать ему столовую или недорогой ресторан.

«Сильно жрать хочется», — сказал он и зачем-то хлопнул ладонью по рыжему портфелю.

Мы пришли с ним в «Оладьи», народную забегаловку на Пушкинской улице, где он выбрал пару салатов, оладьи со сметаной, оладьи с курагой, оладьи с шоколадом, малиновый десерт и компот. При этом посетовал на отсутствие в меню котлет.

«Люблю котлеты», — лукаво подмигнул он мне, пытаясь уместить на подносе все свои тарелки.

Я взял оладьи и чай со сливками. Мы встали у стойки, расположенной вдоль окна, и принялись есть, позволяя прохожим заглядывать нам в рот. Валерий Сергеевич задавал вопросы и, не дослушав, перебивал.

— А что, в вашем общежитии можно поселиться? — спросил он.

— Если ты не студент, то вряд ли.

— Мне, понимаешь, надо перекантоваться в Москве еще одни сутки.

— А где вы сейчас-то живете?

— Нигде. То есть — жил в гостинице. Но мне там не понравилось, и я выписался.

Он вытер рот смятым платком, вытянутым за желтый край из кармана брюк, поднял с пола портфель и извлек из него початую бутылку коньяка. Три звездочки на этикетке.

— Как думаешь, не заругают?

— Не знаю. Пожалуй, могут.

Он прижал бутылку к животу, покрутил головой и, стараясь действовать незаметно и оперативно, разлил коньяк по пластиковым чашечкам из-под шоколадного соуса, которые он предварительно сполоснул компотом. На столе между нами образовалось несколько янтарных лужиц. Я отказался, и с малой внутренней паузой он выпил обе порции. Просиял глазами. Придвинув очередную тарелку, принялся за салат.

Инженер из Костромы еще не закончил есть, когда я собрался уходить. Он засуетился, уронил на пол вилку и поинтересовался, куда я пойду.

— Мне нужно в Центральный универмаг, к знакомой, — солгал я, торопясь с ним распрощаться.

— Как зовут знакомую?

— Лена Розова, — ляпнул я первое же, что пришло на ум, удивляясь той смеси наивности и нахальства, которую представлял собой Валерий Сергеевич. Лена Розова. А что? — красивое имя! И выдумалось как-то неожиданно, будто слетело перышком с облаков.

В какой уже раз, оказавшись в центре Москвы, я не решаюсь пойти на улицу, где находится главный корпус Историко-архивного института, чтобы узнать, как можно перевестись туда с моего настоящего места учебы. Знаю, мама будет против. Против, несмотря на то, что она сильно посодействовала тому, что я обнаружил в себе способность присваивать времени запахи и цвета.

Недалеко от нашего дома на улице Громова находился магазин «Букинист», и мама частенько заходила со мной туда — выбрать что-нибудь из прошлогодних номеров «Нового мира» или полистать каталоги «ОТТО». В это время я, стоя в антикварном отделе, распределял остатки школьного внимания по полкам с патефонными пластинками, хранившими охрипшие после смерти голоса певцов, со швейцарскими часами, в которых время надежности обогнало обычный тик-так, с мундштуками и шкатулками, вырезанными из костей их владельцев, чьи изображения были тут же, под стеклом, на открытках и фотографиях, отобразивших наполненную серебряной пылью атмосферу девятнадцатого столетия.

К полке с книгами мой взгляд подходил незаинтересованным и усталым, и лишь однажды произошло громкое исключение, которое солидной в то время суммой в сорок четыре рубля расписалось в статье «кредит» нашего легко проедаемого семейного бюджета. На опушке икнувшего двадцать девятым томом словаря Брокгауза и Ефрона стоял исполин академического стиля, на строгом корешке которого было одно-единственное слово: золотыми равновеликими буквами — «Мироздание». Такую книгу невозможно с небрежностью шлепнуть на прилавок — не выдержит ни дерево, ни алюминий, от таких книг, как эта, руки архивариусов становятся сильнее, чем руки лесорубов, и если вы подумали, что дело в весе и размерах, то я должен добавить следующее: носить мироздание, закрывать мироздание.

Я вымаливал эту книгу три дня и три ночи, за обеденным столом и во время вечернего просмотра «Семнадцати мгновений весны», то мешая правильному родительскому пищеварению, то скорбной фигурой возникая на сон грядущий на пороге родительской спальни. Понимая, что на этот раз в ребенке прочно запала какая-то внутренняя клавиша и упорная просьба грозит превратиться в вечный зов, папа не выдержал и пожаловался по телефону дедушке: «Антоша учится хорошо, но в последние дни сильно занудствует», а мама, вернувшись однажды с работы, вызвала меня в прихожую и велела одеваться, чтобы идти покупать «это твое, бог ты мой, здание».

Можете себе представить, как рядом с высоким рыжим томом в два дюйма толщиной выглядели бледные корешки учебников для шестого класса. Ничтожество слова в жалкой упаковке. Синие с лица мысли. Выжить удалось одной лишь «Ботанике».

В двух местах книги был проставлен экслибрис хозяина: «Библиотека купца первой гильдии А. Ф. Коровина». Ума не приложу, зачем купцу следовало знать причины небесного хода: зерно или сахар никак не отмеришь звездной мерой, но, видимо, я мало знаю о жизни купечества, и если день Коровина начинался с расчесывания бороды, то заканчивался он не обязательно сушкой с маком и чашкой чая в толстых пальцах. Должно быть, случались японские куклы у детей и элегантные золотые пенсне у отцов.

Я не стал учиться хуже, и родителям, наблюдавшим за моими ежевечерними камланиями над странной книгой, не пришлось сожалеть, что они уступили навязчивому капризу сына, который тогда незаметно для всех понял худую цену обязательного сидения с прямоугольной системой координат в ученической голове. В этом, пожалуй, также заключены одновременная природа порыва и причина неуверенности, заставляющие мысленно то помещать себя в пятиэтажное здание на улице Громова, то извлекать себя из него.

«Постой, послушай, я с тобой», — настигло меня на подходе к Охотному Ряду. Пересекая дорогу, ко мне приближалась перекошенная грузилом портфеля фигура Валерия Сергеевича. «Я с тобой, лады? Познакомь меня с твоей знакомой, будь другом. У меня в Москве совсем никого нет».

Глядя в его улыбающееся лицо, я понял, почему на детских рисунках папы, несмотря на свой обычный «пошел на работу» вид, выглядят похожими на готовых к запуску в космическое пространство человеков с отделенными от туловища руками и ногами. Потому что у некоторых детей действительно такие папы.

Мы пошли вместе. Размахивая свободной рукой, Валерий Сергеевич залопотал о загазованном воздухе, от которого у него чешутся глаза, и о дырке в подошве полуботинка. Взгляд его был нацелен в тротуар, ход мелок и тороплив, в результате чего он постоянно убегал вперед, обманываясь на поворотах. ЦУМ был рядом, и мы скоро оказались внутри.