Бунтарь ее величества - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Гончаров cтр.№ 11

Григорий Углов все это время безотлучно находился рядом с ним, оказывал ему большую помощь. «Император» доверял своему новому сподвижнику, ему одному он открыл, что ждет знака от некоего знатного покровителя.

– Тот Павел Петрович с главными царскими генералами связан и большущее влияние имеет, – рассказывал он бывшему солдату. – Мы-то сами по себе, одними казаками, вряд ли можем царское войско одолеть. Надо, чтобы помощь из Петербурга пришла. Может, Павел Петрович допрежь моего подхода императрицу смертью порешит. Тогда я сяду на трон невозбранно.

– А кто такой этот Павел Петрович? – допытывался Углов. – Может, это сын императрицы? Ведь его прозвание таково – Павел Петрович.

– Нет, сын не может быть, – покачал головой Пугачев. – Я уж думал об этом. Павлу сейчас и двадцати годов нет, а мой покровитель значительно старше. Кто он таков, я не знаю. Да мне-то и неважно, важно, что он на моей стороне.

Близость между «императором Петром» и бывшим караульным солдатом вызывала недовольство казаков. Они не хотели, чтобы кто-то посторонний имел влияние на их «царя», и несколько раз устраивали покушение на Григория Углова, однако бывший солдат проявил удивительную ловкость и каждый раз оставался в живых.

Наконец к середине сентября все было готово, силы собраны, и 16 сентября отряд восставших, развернув знамена, выступил к Яицкому городку. Правда, взять саму крепость восставшим не удалось, и они двинулись вверх по Яику, захватывая одну за другой малые крепости. Всюду казаки, посланные против бунтовщиков, переходили на их сторону. Войско «императора Петра» насчитывало к этому времени уже свыше двух тысяч человек. Пугачев приказал двигаться к столице края Оренбургу и осадил его. Казалось, перед ним открываются самые лучшие перспективы, однако было заметно, что «император» невесел и все время ждет чего-то. Лишь один Григорий Углов знал, чего так дожидается Пугачев.

К концу 1773 года весь Яицкий край, кроме Оренбурга и крепости Яицкого городка, где засели остатки гарнизона, находился во власти восставших. «Император» основал свой лагерь в Бердской слободе, занимался там обучением войска, вершил суд, издавал указы. Он даже женился (при живой первой жене, оставшейся на Дону) на 17-летней Устинье Кузнецовой.

10 декабря все шло как обычно. Уже когда стемнело, Пугачев вышел из дома принять жалобщиков (крестьяне из окрестных деревень каждый день приходили к «императору», жалуясь на поборы его атаманов). Когда он вернулся обратно, Углов заметил, что в вожде произошла какая-то перемена. Он был необычайно возбужден, на вопросы отвечал невпопад, мысли его явно были заняты чем-то другим. Наконец Углов улучил минуту, когда рядом никого не было, и спросил «Петра Федоровича», что стряслось.

– Да уж стряслось, друг Григорий, – ответил Пугачев. – То, чего я ждал, оно и стряслось.

– Неужели Павел Петрович прибыл? – догадался беглый солдат.

– Нет, не он, – покачал головой Пугачев. – Но от него доверенный человек.

– И что сказал?

– Ругался сильно, что мы бузу начали, его указа не спросясь. «Чудо, – говорит, – что тебя царские люди в Казани после ареста смертию не казнили». Но потом успокоился. Сказал, что не все еще потеряно. Что против меня двинуто сильнейшее войско во главе с генералом Бибиковым, и вряд ли мои казаки против того войска устоят. «Но ты не бойся, Петр Петрович и его соратники тебя не оставят, – сказал посланец. – Сделаем все, чтобы силу того войска ослабить. Нам надо, чтобы ты, главное, продержался еще год, до начала 1775-го». Я тогда спрашиваю: а что, мол, случится в указанный тобой срок? Он отвечает, что то не моего ума дело, но если хочу голову свою сберечь и к вершинам власти вознестись, должен держаться. «Можешь с Яика вовсе уйти, – говорит. – Ты на одном месте не задерживайся, иди в новые места. Ведь пожар, когда займется, в одном месте долго не горит – он, чтобы не погаснуть, в другие места перекинуться должен. Вот так и ты. А еще за окружением своим следи, старайся его менять. Как бы твое окружение тебя не выдало. А мы тебе всяческую помощь оказывать будем». На том и уехал.

– Как, уже уехал? – воскликнул бывший солдат, вскочив с лавки и намереваясь выбежать на улицу. – А я так на его светлость поглядеть хотел!

– Ну, того тебе вовсе не надобно, – сурово ответил Пугачев, преградив ему путь. – Ишь, чего удумал! Я тебя и не пущу сейчас наружу. Пусть посланец из Санкт-Петербурга невозбранно уезжает. Тебе его личность знать не надобно. Я и то мыслю, что зря тебе так много рассказал. Видишь, чего он мне посоветовал: беречься свово окружения. Ты уж довольно много про меня знаешь. Не пора ли тебя, того, сменить?

– Так, я полагаю, посланец тебе про другое окружение толковал, – ответил на это Углов, – он про твоих казаков говорил. Ведь это они в прошлом годе под Оренбургом офицеров поубивали, которые на твою сторону переметнулись, а ты их помиловал. И вдову офицерскую Татьяну Харлову, которая тебе полюбилась, тоже казаки застрелили. Казацкие старшины да атаманы хотят тебя в руках держать. Вот кого тебе надобно бояться!

– Что ж, наверно, ты прав, – согласился Пугачев. – Я вижу, что ты мне истинно предан, да и корней на Яике у тебя нет, ни с кем сговориться не можешь. Ладно, не оставлю тебя без своей царской милости. Вознесешься со мной вместе, а если погибать придется, то и погибнешь со мной. Но лишнего тебе знать все же не надобно!

Однако, проснувшись на следующее утро, «император Петр Федорович» не обнаружил своего верного соратника Григория Углова. Его не было нигде – ни во «дворце» (то есть большой избе) самого «императора», ни среди старшин, ни среди простых казаков. Пугачев заподозрил было, что казацкие старшины добились-таки своего и убили беглого солдата. По сему случаю он даже учинил розыск. Но этот розыск ни к чему не привел – все казаки, как один, клялись и божились, что руку на беглого солдата не поднимали. А когда обнаружилось, что вместе с солдатом пропали и его конь, и сумка, Пугачев пришел к выводу, что верный соратник его покинул, – как ранее покинул его Михайло Белоусов. Впрочем, горевать по этому поводу казацкий император не стал – не до того было. И потом, в том деле, что он затеял, потеря одного человека мало значила. Нечего было о них жалеть, о людях.

«Ну вот, еще мазок, еще… Пожалуй, дворец выходит неплохо. Теперь можно заняться прудом. Какое хорошее освещение, так и хочется передать эти блики солнечного света на воде… Но нет, нельзя: нельзя писать слишком ярко, в эту эпоху так никто не делал. Возникнут вопросы…»

Так размышлял Ваня – то есть, разумеется, не Ваня, а французский живописец Жан Полье, сидя за мольбертом и работая над картиной. Он так увлекся, что ничего вокруг не слышал и не видел, и потому даже вздрогнул от неожиданности, когда вдруг услышал рядом нежный девичий голосок, произнесший:

– Ах, смотрите, тетя, как мило! Какие краски!

– Ты находишь? – отвечал другой голос, пожестче. – Как-то уж слишком ярко все. Хотя недурно, да, недурно.

Жан обернулся. Позади него стояли две женщины – совсем юная девушка, лет семнадцати, с волосами соломенного цвета, в нежно-бирюзовом платье, и дама постарше. Пожалуй, ей было уже за сорок, но это неважно: дама оставалась писаной красавицей. Чувствовалось, что она знает о своей красоте и привыкла к тому, что ей расточают похвалы.