Держась за перила, она сошла с крыльца, прошла несколько метров, и в эту самую минуту в арку въехала большая черная машина, при виде которой Рита зажмурилась. Все повторялось, сейчас эта черная безжалостная махина размажет ее по асфальту…
Она распахнула глаза, чтобы в последний раз взглянуть на Амфиарая, этого смертоносного демона, разрушившего всю ее жизнь, но вместо этого увидела синие глаза другого мужчины и немного растерянную улыбку:
– Садись, Рита, и, бога ради, ничего не бойся… Я по дороге тебе все объясню…
Глава 37. Марфино
В машине она уснула. Ей было все равно, проснется она или нет. Сон спасительным облаком окутал ее тело и подарил уставшему мозгу цветные, наполненные невиданными пейзажами сновидения, в которых было все просто, чисто и красиво. Прохладная река, зеленый, пахнущий свежескошенной травой луг, желтые и розовые цветы, жужжащие пчелы, белое, ослепляющее солнце…
Когда она открыла глаза, то поняла, что находится на чужой даче. Ночь; в открытое окно, отгороженное от шумящего листвой сада прозрачной противомоскитной сеткой, врывается свежесть и запах осени. Уют и тепло исходят от горящих поленьев в камине, перед которым в кресле сидит человек, называющий себя Владимиром Сергеевичем. Она хорошо знает его, настолько хорошо, что первое время они даже не говорят, а только смотрят друг на друга, пытаясь восстановить то общее, что возникло между ними тогда, много лет назад…
– Я не узнала тебя сразу, ты был в очках, да и вообще, иногда мне казалось, что ты мне приснился…
Она закрыла глаза и увидела своих родителей на поляне. Это было их место, их кострище, их самодельный и часто используемый чужими людьми мангал, на котором они жарили мясо. В Марфине отец всегда покупал свежее молоко и вино, мама расстилала на траве клетчатый красный плед, сверху – тонкую прозрачную скатерть, на которую ставила блюдо с салатом из помидоров с картошкой и укропом, стаканчики для вина. Отец приносил шипящий, пахнущий дымом шашлык.
Мужчина, которого она впервые встретила в лесу за год до происшествия, перевернувшего жизненный уклад всей семьи Панариных, называл себя Лесником. Такое вот нейтральное прозвище. Быть может, именно из-за этой нейтральности-то она и не могла вспомнить его настоящее имя, хотя ей всегда казалось, что она его знает и вспомнит, как только в этом возникнет необходимость. Тринадцатилетняя Рита в ожидании обеда или ужина однажды гуляла по лесу и встретила мужчину, сидящего на пне и что-то пишущего. Он сначала представился поэтом, затем – писателем, позже – адвокатом, в следующий раз – путешественником. Он читал ей свои стихи, угощал в начале июня марелью и клубникой, фотографировал ее – тоненькую, загорелую, в сарафанчике, с голыми коленками, с облупленным носом и в белых носках. Он читал ей страшные истории из толстой потрепанной книги «Сто лет криминалистике» и учил ее не бояться лосей. И родители ни о чем не догадывались, ничего не подозревали. Рита отлучалась на полчаса, затем возвращалась на поляну и присоединялась к ним, что бы они ни делали, потом снова углублялась в лес, за которым простирался низкий дощатый забор с калиткой, ведущей в заповедный сад… Поздней осенью, когда она по привычке открыла калитку и пробежала до самого крыльца двухэтажной дачи, которая у них называлась домиком лесника, она ужасно расстроилась, когда увидела на ступенях рядом с растоптанными мужскими кроссовками дамские туфли. Ей была неприятна и невыносима мысль, что Владимир Сергеевич (в тот день она как раз вспомнила, как его зовут) помимо дачной жизни ведет и другую, городскую, и, возможно, семейную жизнь. Рита захотела посмотреть на женщину, жену или просто девушку Лесника, и посмела открыть дверь. Но в доме было тихо, обитатели его, возможно, спали, и Рита вернулась на поляну. Отец еще спросил тогда, где она была так долго и почему у нее такой несчастный вид, на что Рита ответила, что пыталась сочинить в лесу стихотворение, но у нее не получилось, что у нее вообще ничего не получается и что она – бездарь… Больше в том году Панарины в лес не выезжали. А весной Рита впервые дала себя поцеловать. И это тоже произошло в лесу, под щебет птиц и шум листвы. Такого отупляющего блаженства она еще не испытывала и возвратилась с прогулки по лесу сама не своя. Ей не хватало воздуха в лесу, птичьего гомона, шелеста листьев, ветра, она вся горела и не знала, что с ней происходит. Щеки ее пылали, губы тоже, а колени дрожали, словно она сделала восемь кругов вокруг школы. Она любила этого мужчину, ждала встречи с ним, видела его во сне, где летала с ним в большущих плетеных корзинах над какими-то замками… Он мерещился ей в метро, она слышала где-то совсем рядом его голос, оглядывалась и, не увидев его, готова была заскулить, как дворовый голодный и промерзший щенок, от тоски и безысходности. Начался авитаминоз, Рита засыпала на уроках, была вялая, ей не хотелось жить. В мае поехали в Марфино, разожгли костер, и, пока отец насаживал мясо на шампуры, Рита побежала к заветной калитке, ворвалась в буйно цветущий сад и, пробежав его до самого конца и взглянув на дверь, поняла, что дом пуст и что два окна разбиты…
Черед неделю снова вырвались за город, мать с отцом поссорились и долго выясняли отношения возле костра. Им было не до Риты. Она убежала в лес, оттуда в сад, где чуть ли не налетела на красивую молодую женщину, загорающую на надувном матраце. Обе закричали, откуда-то прибежал Владимир Сергеевич, стал их успокаивать. Объяснил своей жене (Рита узнала об этом позже), что эта девочка ходит через наш сад к соседям, чтобы купить молоко.
Они даже познакомились, но Рита упорно не хотела запоминать имя этой женщины, из-за которой она стала видеть Лесника так редко. Она ревновала, она переживала, она подолгу сидела в траве за забором, подсматривая за ненавистной ей соперницей, в душе, конечно, желая во всем на нее походить…
Спустя две недели они все же встретились, он не хотел отвечать на ее вопросы, связанные с его женой. Сказал только, что давно женат, но его чувства к Рите сильнее и что он любит ее. Они гуляли обнявшись по лесным тропинкам, Владимир Сергеевич держал свою горячую руку на Ритиной талии и говорил ей нежные слова. Когда он целовал ее, прислонив спиной к дереву, ей казалось, что она сейчас умрет, настолько сильны и невыразимо прекрасны были ее чувства к этому красивому и нежному мужчине. Ей давно уже было пора возвращаться, но она не могла даже подумать о том, что вот сейчас ее счастье кончится и вместо того, чтобы переживать поцелуй за поцелуем, ей придется давиться ненавистным салатом, вести глупые и вежливые разговоры с матерью, мыть посуду…
Они почти дошли до калитки, когда до Риты донеслись звуки музыки. «Твоя жена там?» – «Нет, там никого нет, просто я оставил включенным транзистор». Он пригласил ее к себе, но она отказалась. Ей нравился лес, его тишина и прохлада. Последний поцелуй, который должен был стать прощальным, перерос во что-то большее, и Рита не поняла, как оказалась лежащей на земле, на теплом хвойном настиле. Руки Владимира Сергеевича скользили по ее ногам, путаясь в оборках желтого сарафана. Небо вместе с пышными, темно-зелеными шапками елей и ярко-голубым небом закружилось сначала по часовой стрелке, затем обратно. Она не понимала, что с ней происходит, и не могла открыть глаз. Душные объятья, жаркое дыхание мужчины, его несвязное бормотанье, затем какой-то посторонний голос, который показался ей совсем тихим, словно голову ей обернули толстым слоем ваты, и непонятные ощущения, от которых хотелось или кричать и звать на помощь, или петь. Внутри ее происходило непонятное скольжение, которому, казалось, не будет конца. Она уже не принадлежала себе, ее крепко держали мужские руки. Ей даже показалось, что у мужчины, который обнимал ее, не две руки, а гораздо больше, потому что, когда она исторгла звук, похожий на рычание или стон, одна из этих вездесущих горячих рук зажала ей рот…