Допрос Затейниковой ничего не дал. Она выбрала тактику простую и безотказную: знать ничего не знаю. Улик не было, а над догадками сыщиков баба только смеялась. Лыкову она заявила с блудливой улыбкой:
– Ваше высокоблагородие! Ежели я вас чем обидела, то могу отработать. По-нашему, по-женски. Только глазом мигните. Уж вам понравится!
На очной ставке с Пашкой Груша легко побожилась, что любит одного его… Лыков плюнул и попытался заагентурить маза. Но тот удивил. Когда ему предложили свободу в обмен на сведения о нахождении Безносого, Пашка первым делом спросил:
– Ежели его поймают, что приговорят?
– Каторгу по первому разряду.
– А Груше что дадут?
– На две ступени ниже, – честно ответил Лыков.
– Это сколько?
– Восемь лет… в лучшем случае.
– Тогда я отказываюсь! – заявил вор. И прекратил беседу, не поддался ни на какие уговоры. Стало ясно, что он любит Затейникову и ни за что не причинит ей зла.
«Парень с ножиком» тоже не оправдал надежд. У него оказалось что-то с нервами. При упоминании Безносого арестант начинал дрожать всем телом. На вопросы он не отвечал, а только угрюмо озирался по сторонам. Двигался неохотно и медленно, мог часами сидеть в одной позе. Вызванный врач предположил кататонический ступор. Пришлось отправить парня в больницу на обследование. Вечером отослали, а ночью он сбежал.
Наутро, когда Рыковский отчитывал доброхота-доктора, поступил звонок из Мещанской части. Телефонировал поручик Лебедев. С начальником отделения он говорить не стал, а попросил к аппарату его помощника.
– Слушаю вас, Василий Иванович! Что случилось?
– Мои молодцы только что задержали неизвестного. Он был в халате и белье с клеймами Преображенской больницы. Не ваш пропавший?
– Белобрысый, с побитым лицом?
– Так точно.
– Он, сукин сын! Подержите его пока взаперти, я сейчас подъеду.
Алексей доложил Владиславу Рудольфовичу, что беглец схвачен. Тот обрадовался:
– Ну, слава богу! А то представляю, какой разгон мне вышел бы от полковника!
– Жаль только, что мы не узнали, куда он направлялся. Но это следует исправить!
Коллежский советник опешил:
– Не понял… Что вы задумали, Алексей Николаевич?
– А вы представьте, что было бы, если бы не бдительность городовых Мещанской части?
– Ну…
– Куда шел наш беглец?
– К своим, конечно.
– Вот! А мы сейчас его обратно в кутузку? А он опять в дурачка играть. Так?
– Да поясните наконец!
– Владислав Рудольфович, беглец нужен нам на свободе. Только под наблюдением. И тогда он приведет нас к Безносому.
– Хм… Но как теперь это сделать?
– Да запросто! Вызовите Мойсеенко, я ему все объясню.
Через час за неизвестным в больничном халате приехали из сыскной полиции. Надзиратель Мойсеенко нес одежду арестанта.
– На! Оденься, едем в Гнездниковский. Хватит клоуна ломать!
Белобрысый облачился в свое, а халат с бельем держал в руках.
– Куда энто, ваше благородие? – спросил городовой. – Казенное…
– Надо в больницу завезти, отдать, – ответил надзиратель.
Извозчик повез их по Стромынке до Матросской богадельни. Там завернул и въехал во двор Преображенской больницы. Напротив темнел мрачный корпус Исправительной тюрьмы, вдоль забора ходил часовой с винтовкой.
– Покарауль пока! – приказал ему надзиратель и понес шмотье в больницу.
– Это что за хрен с горы? – спросил часовой у извозчика.
– Пес его знает, – ответил тот, раскуривая папиросу. – Из сыскного кто-то…
– Из сыскного? – рассердился солдат. – Им еще я не подчинялся! Тьфу! Сыскные сами первая жулябия
[53] и есть! А туда же, командовать…
И молча двинулся вдоль забора. Извозчик покосился на него, потом на арестанта. Тот недоуменно глядел в удаляющуюся спину часового. Прошла минута, надзиратель все не выходил. Тут возница не выдержал:
– Чего сидишь, дурень? Бежи!
Парень сразу сиганул с пролетки, будто ждал команды. И помчался, подобрав полы армяка, в сторону богадельни.
Спустя десять минут по Преображенской улице несся извозчик. В пролетке, откинув фартук, стоял во весь рост Мойсеенко с красным от злости лицом и кричал:
– Наподдай! Он в Черкизово ушел, больше некуда! Эх, начальство мне башку снесет…
Когда экипаж скрылся из виду, от забора Ольгинского приюта отделилась фигура и потрусила в Москву. За ней, держась на удалении, шли две неприметные личности в сером.
Лыков сидел в отделении и нервничал. Удастся ли его выдумка? Обер-полицмейстер с трудом разрешил разыграть побег арестанта. Что если филеры его упустят? Об этом не хотелось и думать.
Сыскные надзиратели разошлись кто по делам, кто обедать. Рядом сидели Войлошников и Мойсеенко, загримированные биржевыми артельщиками. Лыков тоже приготовился: оделся мещанином и наклеил бороду. Филеров за беглецом послали двоих. Если тот где-то укроется, один останется его сторожить, а второй даст сигнал в отделение. И тогда поимка Безносого может вступить в завершающую фазу…
Войлошников весь извелся. Он уже трижды спросил, взял ли надворный советник с собой револьвер… Мойсеенко был спокоен. Вдруг раздался звонок. Лыков схватил трубку аппарата. Телефонировал один из филеров, и с хорошей новостью.
– Есть! – сообщил Алексей надзирателям.
– Где? – лаконично поинтересовался Мойсеенко.
– Наш беглец пришел на Хитровку. Встал на площадке, где толпятся чернорабочие, и ждет. Постоянно озирается.
– А неглупо! С его наружностью куда еще идти? В трактир, так у него денег нет. По улице слоняться – городовые заметят. А в этой мешанине…
– Поехали!
Хитровка – не только главное в Москве сборище уголовных и люмпенов, но еще и биржа труда. В середине площади и ближе к торговым балаганам стоят мужчины, у стен Мясницкой части – женщины. Мужики с Фоминой недели едут в Первопрестольную на заработки. Ежедневно сотни людей толпятся в Яме
[54], ожидая нанимателя. Хорошее место, чтобы спрятаться беглому! Надо спешить, пока его не увели…
Сыщики оставили пролетку в Подколокольном переулке. Возница был свой, из служительской команды. Три смелых человека при револьверах, плюсом два филера – должно хватить для ареста. Много сюда не нагонишь: преступники засекут, и тогда все насмарку. Вряд ли шайка Безносого многочисленна. Одного убили – осталось двое-трое. Но терять им нечего…