Бел-горюч камень - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Борисова cтр.№ 76

Партия призывала к трудовым подвигам, по всей стране гремела фамилия Стаханова. Командиром стахановского движения у детдомовцев назначили Галю. Самая трудолюбивая из девочек, она умудрялась выполнять по две нечеловечески завышенные нормы. Могла бы, наверное, выполнить и три, но подводила жалость. После рапорта об ударной сдаче плана Галя платила нормативные «долги» за изнемогающих малышей.

Подружки молча подключались к этому антипоказательному акту. Только языкастая Полина, не разгибая спины, зло каламбурила:

– Для Галочки стараемся, не для «галочки»…

К вечеру девочки не отличались друг от друга – с грязевыми потеками на лицах от пота и пыли, в пыльной одежде, с серыми волосами, такими пыльными, что все расчески лишились зубьев. По распоряжению Леопарды завхозихе пришлось закупить ящик железных гребней. В умывалках на время устроили помывочную и выдали на каждую комнату по большому эмалированному тазу.

Когда сытые девочки еле ноги волокли из столовой, успевшая помыться и принарядиться Галя выпархивала за дверь и куда-то загадочно исчезала.

– Куда носится? – недоумевала Изочка. – Не поужинала даже!

– На свидания, – снисходительно пояснила Полина. – Не видела, что ли, опять Сережа ейный приперся.

– Который шофер из колхоза?

– Ну да, «кукурузный» роман у них с начала лета.

Недавно Изочка заметила, что Галя чистит зубы мелом, и поделилась с ней зубным порошком, а потом увидела, как она припудривает им нос! Тогда Изочка отдала Гале мамину пудру «Кармен» с красивой цыганкой на коробочке…

– Если кто из воспиталок Галю спросит, так ты скажи, будто она уже спит, – предупредила Наташа.

– А когда Галя придет?

– Налюбятся всласть, и придет, – усмехнулась Полина.

Ночью Полина в подробностях рассказала, что значит «налюбятся». Туалетные секреты – пушки на колесах, расколотые пополам волосатые кокосы, лежащие друг на друге фигуры – замельтешили перед Изочкиными глазами, как полное трупов поле фантастической битвы.

Она вначале не поверила ни про Галю, ни вообще… Услышанное было омерзительным, невозможным. Полина явно ненормальная, если на ум ей приходят эти кошмарные мысли! Может, она сошла с ума и ее надо лечить? Не посоветоваться ли потихоньку с Галей? Галя ведь староста…

Изочка размышляла так в гадливом смятении, а в голове вставала картина на Зеленом лугу, когда она нечаянно подглядела то, чему до сегодняшнего дня не придавала настоящего значения и с чем никак не связывала оскорбляющий слух глагол, – как выяснилось, синоним невинного слова «любиться».

…Весной прошлого года ей позволили посещать маму в больничной палате, велели только не засиживаться. Изочка ходила в больницу после уроков каждый день. Потом наступили каникулы, и она бегала к маме до обеда и вечером. Прощаясь, всякий раз со щемящим сердцем отмечала многолетнюю усталость на бесцветном, словно вылепленном из стеарина, мамином лице. Думала, что бы приятное сделать для Мариечки, и ничего не могла придумать. Ей нравились грибы, но грибная и ягодная пора наступает ближе к осени. Изочка собирала на ближних лугах букетики белых ветрениц и фиолетовые незабудки. Мама тихо радовалась, опускала лицо в прохладные лепестки. Синие глаза ее становились ярче, она говорила: «Такие же незабудки растут у православного кладбища в Клайпеде». Стараясь не выдать своего огорчения, Изочка целовала ее бледные щеки и просила рассказать о папе и пани Ядвиге. Вспоминая их, мама всегда немного взбадривалась.

В начале июня у китайцев, торгующих возле магазина ранними овощами, появились связки зеленого лука. Изочка обрадовалась: полевой лук! Должно быть, подошло лучшее время сбора. Свежим луком можно присыпа́ть супы и салаты, а лучше есть его просто с хлебом и постным маслом. Лук, говорят, повышает аппетит…

День выдался удачный – солнечный, ветреный, значит, не комариный. По маминой просьбе дядя Паша присматривал за Изочкой, поэтому она набросила на двери внутренний крючок, будто читала книжки ночью, а теперь спит. Каникулы же! Обувшись в резиновые сапоги, вылезла в окно и помчалась в низину Зеленого луга, на известную ей всхолмленную поляну в роще, где половодье убыло.

Ветер не давал зависать в воздухе проснувшимся шмелям в нарядных плюшевых одежках. Крохотными черно-желтыми торпедами носились они в воздушных течениях, с лету врезаясь в кусты цветущей кашки. А стрекоз, вестниц разлива, не было видно. Спрятались в траве, слабые их тельца ветер мог унести далеко от воды. Изочка тоже любила воду, ей хотелось посмотреть на уходящие в реки ручьи, но нельзя – время безжалостно, тогда она ничего не успеет.

Нежные перышки лука еще не успели взяться скороспелыми бутончиками семян. Изочка быстро собирала горьковато-пряные стебли, жуя их на ходу. В переносье шибало терпким духом, ядреный сок пощипывал края языка. Содрав лыко с тальниковой ветки, связала первый пучок. Готов был гостинец для мамы, осталось нарвать себе и соседям. Час сборов, дядя Паша хватиться не успеет…

В тени раскидистой осины трава поднималась гуще, и времени потратилось даже меньше рассчитанного. Помедлив, Изочка не удержалась, побежала к знакомой промоине под сенью гудящего комарами тальника. Туда, прилизывая зеленые прядки луга, отовсюду стекались мелкие ручьи, и журчащие их песенки сливались в хор кипучего водопада. Бешено вертя охапки мертвого перекати-поля, веток и лежалой осенней листвы, поток устремлялся к речке, вздутой талыми водами сверх берегов.

Возле промоины, на безопасном расстоянии от нее, возвышалась каменная пластина с ровной серой макушкой и ребристыми боками, подернутыми бархатистым лишайником. Словно добрый великан перетащил сюда этот скальный обломок с берега Лены, чтобы кто-нибудь с удобством полюбовался игрой воды, шаловливой в ручьях и грозной в потоке.

Присев на пригретое темя камня, Изочка бездумно разглядывала чистые струи, обнимающие камень прозрачными рукавами, мягкое колыхание расчесанной водой травы, неширокий овражек – водный проход, неразмываемый потому, что был схвачен поверху корнями старых и побегами новых кустов.

Шум водопада не заглушал иные звуки. Выветренные космы намытого мха и плауна шелестели на нижних ветвях деревьев, выше слышался птичий щебет. За кустами смородины громко заворковала дикая голубка – будто вездесущая вода и тут всклокотала, переливаясь в птичьем горле. Изочка не без сожаления слезла с камня – пора идти.

В молодой смородиновой поросли обнаружился оброненный кем-то мешок. Из него наполовину вывалился луковый пук в ивовом свясле. Алая кофточка повисла на ветке березы, как спущенный флаг…

Голубка снова взбурлила порожистым горлом. Изочка подкралась на цыпочках, тихо-тихо разомкнула кусты, залепленные клочьями погибшего ила.

…Двухголовое лесное существо, обнаженное, светлое на фоне темной земли и зелени, двигалось размеренными рывками, не сходя с гнезда из вороха одежды и прошлогоднего сена. Человечьи головы чудища, зажмуренные и слегка оскаленные, то запрокидывались в разные стороны, то сближались. Трудно было сразу сообразить, что это – двое. Кто-то из них пел прерывистую голубиную песнь. В путанице сплетенных тел змеились по чьим-то мускулистым плечам чьи-то гибкие руки, лозами свивались за шеей, вонзались ногтями в лопатки… Чьи-то большие загорелые пальцы перебирали и сдавливали чьи-то податливые ягодицы, и ягодицы светились, как шары фосфоресцирующей глины. Пара полусогнутых ног упиралась пятками в землю, другая пара обнимала бедрами и коленями смуглый торс, похожий на ошкуренный волнами древесный ствол, – он колыхался мощно, опасно, словно собираясь вот-вот вывернуться из-под изгибов и перекатов крепко сбитой плоти. Трепеща в резких толчках, вздымалась и терлась о тернии небритого подбородка молочно-белая грудь. Красные губы открывались широко, влажно и прихватывали жадным ртом торчащие кверху розовые бутоны сосцов… И все это, туго налитое молоком и кровью, в бликах и переходах от млечного к золотисто-смуглому, взблескивало и переливалось, качаясь снаружи и друг в друге бесконечно, упруго и празднично.