Бел-горюч камень - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Борисова cтр.№ 57

За историей Любека, свободного со времен унии Ганзы и потерявшего вольный статус в годы Третьего рейха, последовало путешествие по европейским столицам. Вдоль лондонской Конститюшн-хилл загорелись газовые фонари, окутывая бархатом золотистого тумана изящные линии креповых крыш, Зеленый парк и зубчатую стену Букингемского дворца… Между станциями берлинского унтергрунда с лязгом и ревом помчались по туннельным путям полные пассажиров поезда, а сверху по магистрали Курфюрстендамм покатились роскошные автомобили и двухэтажные автобусы… Ярко раскрашенные парусные лодки с санными полозьями и группы нарядных крестьян на коньках заскользили из голландских предместий по каналу Принцен-грахт на праздник святого Николааса… Сквозь утреннюю морось на острове Ситэ у правого берега Сены выступил стрельчатый фасад собора Парижской Богоматери, и где-то за университетом и Латинским кварталом вырвался из облака к небу указующий перст Эйфелевой башни…

Отец Гришки дошел с боями до города Кенигсберга, который стал советским и был назван Калининградом. Из подслушанных застольных разговоров отца с дружками сын уяснил, что зря советское руководство не позволило армии «…уничтожить в прах фашистскую Германию, а следом Европу и американцев-союзничков, все ихнее поганое гнездо».

Зарубежье существовало в разуме мальчика только как рассадник империализма и поле возможной битвы. Гришка знал о ратных подвигах и разрухе и нисколько – о красоте мира. Впервые раздвинулись перед ним мысленные границы. Перед глазами радужными красками расцвели неведомые города. Неутолимое любопытство разгоралось с каждым новым названием, напряженная работа ума и сердца зажигала глаза восторгом. Слова Марии падали в Гришкино сознание, словно зерна в девственный чернозем. Древняя, но не дряхлая, мощная и нестареющая культура Европы захватила его и заставила преклониться перед гением человеческого созидания… Гришка, конечно, не мог бы так выразиться, он и слов таких не знал. Но теперь, представляя горестные руины на месте исторических улиц, проспектов и площадей, содрогался в суеверном ужасе и незаметно стучал костяшками пальцев по ножке табурета.

В нечаянных лекциях Марии не горели инквизиторские костры. Не было крестовых походов, погромов, революций и нарушенных пактов о ненападении. По проспектам не маршировали колонны солдат, и с балконов на них не сыпались ни цветы, ни проклятия… Никто никого не ликвидировал, не мучил и не ссылал. Кровь истории, из века в век текущая по людским тропам, не лилась в этом созерцательном мире, и не было на Марииной карте флажков, обозначающих взятые города.

«Уничтожить в прах» – всплывающие в памяти слова отца больно задевали восхищенного путешественника, родившегося в мальчике вместо воина.

Разбуженная любознательность мальчика взволновала и захватила Марию. Извлекая из памяти рассказы Хаима, она стремилась воспроизвести их дословно, с его остроумными сравнениями, замечаниями, интонацией. Наблюдала, как ярко и послушно разгорается в Гришке страсть к постижению земных горизонтов – то, чего не сумела зажечь в дочери, и чувствовала вдохновение, смешанное с печалью.

Изочка тоже испытывала смешанные эмоции: гордилась матерью, сумевшей вызвать в Гришке такой восторг, и одновременно злилась, что он слишком много времени проводит у них в гостях. К тому же Изочку в путешествия никто не приглашал. Она оставалась дома, мыла посуду, и чашки бренчали чуть громче… Все эти далекие страны казались ей неуютными, как неуютным кажется все чужое и поэтому чуждое. Для нее, склонной к открытию неизвестных миров в знакомом краю, гораздо привлекательнее были хоженые тропы, а на большой мир за пределами своего края Изочка смотрела с вежливой отстраненностью.

Мария с удивлением обнаружила, что в дочке, с ее семитскими чертами лица и синими славянскими глазами, живет человек, крепко влюбленный в Север. Негибкая, неотступная и ревнивая, эта любовь не терпела посягательства на свои права, не позволяя Изочке уделить хоть толику внимания чему-то другому. Рассказы о Литве Изочка как будто слушала внимательно и с удовольствием, но не выказывала желания там побывать. Нетрудно было догадаться, что Литва интересна ей только как место, где когда-то жили родители.

Марию пугала эта не по возрасту глубокая, какая-то языческая привязанность к якутской природе, как будто впитанная с молоком Майис. Прочнее стальных слоев на изделиях Степана пристыли к детскому сердцу аласы у березовых рощ, песчаные берега Лены, шаман-дерево на перепутье, бог знает что еще… Однако и сама Мария, русская по происхождению и воспитанию, сознавала, что ее чувства к трем литовским городам также кажутся кому-то странными.

Машенька Митрохина родилась на мемельской, то есть клайпедской земле. Там покоились ее родители. В Клайпеде она встретила любимого человека и прожила лучшие годы. Она дорожила памятью и о Вильнюсе – Вильно, городе, где училась. Русское общество и церковь, вопреки любым экспансиям, всегда оберегали в Вильно русский православный дух. Наверняка исхитрились сберечь и теперь, в безбожное советское время. Что же касается Каунаса…

Литва была не просто родиной. В Литве вместе с сыном осталась часть сердца Марии.

Она часто перечитывала письма Перельмана. За музыканта похлопотал народный артист Кипрас Петраускас, депутат Верховного Совета, и с Гарри сняли последнее ограничение – он вернулся домой. Когда-то Мария с Хаимом, Сарой и старым Ицхаком ходили в оперу слушать Петраускаса…

В письме Гарри с присущей ему восторженностью восклицал: «…если бы ты знала, как сильно изменился Каунас! И – не изменился! А как возрождается и растет твоя Клайпеда, ты ахнешь! Но все же, Мария, лучше приезжайте с Изочкой в Каунас, я думаю, скоро всем позволят вернуться. Тут никого не удивила первая запись в моей трудовой книжке: «Принят на промысел в качестве ловца рыбы». Никто не спрашивает о ссылке. Незапятнанное имя мне полностью возвращено. Думаю, без особого труда найдем и тебе работу. На родине неприятные воспоминания уходят»…

Ни слова о судьбе семейства Готлибов и отце Алексии. А ведь обещал разузнать… Такое молчание не сулило ничего хорошего.

Холодом обдавало при воспоминании о ядовитой ухмылке майора Васи. Мария не сомневалась – эта встреча не была случайной. Комиссию из центра уже не ждали, следствие проводил местный суд. Кто-то написал жалобу в Москву о волоките с документами спецпереселенцев, и реабилитация значительно ускорилась. В города Сибири и на Урал уехали многие, а дело Марии Готлиб как будто окончательно застопорилось… Не Вася ли строит козни?

Может, записаться на прием к начальнику, который занимается делами департантов? Ах, нет. Как бы хуже не вышло. На вид этот человек интеллигентный, но кто знает…

Мария пыталась взять себя в руки. Нельзя поддаваться унынию. «Дело» просмотрят недели через две. Спустя месяц, три месяца… стоп! Не дольше. Не должно быть дольше!

Витауте прислала письмо из Тюмени. Хорошо они там устроились. Гедре, правда, прибаливает, и отец попивает, а все равно хорошо и к родине ближе…

Вита передала Нийоле адрес Марии, и та написала из Ангарска. Дождались из лагеря старшего Гринюса, втроем с Юозасом работают на заводе, Алоис поступил в Иркутский университет…