Бел-горюч камень - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Борисова cтр.№ 19

Мысленный образ хозяйки яблочного домика в мыслях же вызвал улыбку. Мария запоздало посмеялась над собой, над непо́нятым в то невинное время всплеском ревности, ведь тогда ей всерьез почудилось, что песня, как сумасбродная женщина, вот-вот уведет от нее мужа в бурю непознанных искушений и шквальной страсти, в блистающий подводным солнцем дворец на дне…

Дети о чем-то спорили.

– Солнце сделано из огня, а он погас бы в воде.

– Может, в море вода из воздуха?

– Вода из воздуха не бывает!

…Воздух был соткан из небесной воды. «Бежим!» – крикнул Хаим, и они помчались куда-то сквозь обвал неба, в лучистый ливень, мокрые и счастливые. Земное чрево спрятало их от грозы под корнями упавшего дерева. Там муж подарил Марии янтарные бусы.

– Янтарь горит в воде, как солнце, поэтому он «бел и горюч»! – крикнула Изочка.

Сэмэнчик не отступал:

– А я думаю, он горюч, потому что горький.

– Не облизывай бусы, глупый!

– Сама ты глупая! Камешки не горькие. И они не белые, а желтые.

– Мария, скажи ему, что янтарь бел и горюч!

– Сейчас, – вздохнула Мария, выныривая из ливневой памяти. – Горе, горечь, горит – все эти слова одного корня. Когда человек чувствует горе, у него горит в груди, ему делается горько. Поэтому о слезах говорят, что они – горючие. Янтарь и впрямь горит, если его зажечь. Пылает белым светом, хотя встречаются разные камни: желтые, рыжие, похожие на сердолик, черные, зеленоватые… В Клайпеде одна добрая старая женщина – ее звали фрау Клейнерц – подарила мне янтарь, оправленный в золотое сердце. Он был прозрачный, а внутри светилось разделенное надвое зеленое семечко.

– Я не видела у тебя янтаря с семечком.

– На мысе я обменяла его на теплую одежду для папы.

– А помнишь, ты говорила про ягодки, похожие на янтарь?

– Да, это морошка. Как янтарные бусинки, рассыпанные во мху…

Пани Ядвига квасила тундровую ягоду. Морошка была единственным средством успокоить капризничающего Алоиса, а до явления врача народу – единственной едой мальчика. Всех остальных малышей на мысе прибрала голодная смерть.

– Мариечка, ты плачешь?!

– Нет, нет…

– Расскажи о северном сиянии!

О, безжалостный ребенок!..

– Северное… сияние… очень красивое. Горючее. Сначала кажется, что в небе загораются свечи. Потом ветра носятся с ними, играют, играют, пока какой-нибудь неосторожный ветер не подожжет небо.

…На улице стоял мертвецкий холод, но Хаим позвал, и все вышли, накинув на себя, что нашлось впотьмах. Нийоле вынесла даже маленького Алоиса, закутанного в верблюжье одеяло. Небо полыхало разноцветным костром. Жестокая природа ледяного взморья, переживая редкие сентиментальные минуты, выжимала из себя краски и то ли плакала, то ли веселилась – отчаянно и обреченно. Пожар раскинул по поднебесью радужные переливы – щедрые, яркие, и отступила слепота авитаминоза и цинги… Сволочи-цинги.

Пестрые столбы танцевали над дорогой и как будто на ней самой. А по дороге, в окружении пляшущих огней, тащился домой после нелегких трудов бригадир труповозов Кимантайтис. Старик, должно быть, переживал, что выболтал обитателям последней юрты на аллее Свободы большой секрет. По наущению милиционера Васи он выбивал у покойников золотые коронки…

– Мария, у меня от твоих слез горит в груди, и в носу стало горько!

Память с азартом кладоискателя перебирала обрывки прошлого, торопилась воссоздать слова и детали минувшего быта, подробности дум и движений, словно исподволь подводила, готовила к чему-то… К чему?

…Собачья упряжка бежала по огромной тундре вспять к маленькому кочевью, будто тот, кто управлял людскими судьбами, нашел на запыленных полках забытую бобину и зачем-то решил прокрутить назад кинопленку с сюжетом изломанной жизни.

От ослепительной белизны снега ломило в глазницах. Наметенные пургой сугробы успели слежаться, и ноги ступили на твердый наст. Откинулся меховой полог, лицо опахнуло теплом, замешанным на запахах человеческого жилья и аромате свежесваренного мяса. Копченые оленьи окорока в опоясках золотистого жира свисали с перекладины под отверстием для отвода дыма. В голове клубились, наслаивались друг на друга больные сумерки. Над теменем лязгнули ножницы, отделяя тугую косицу живой боли… Старуха с древесным лицом, закрыв глаза, пела древнюю шаманскую песнь. Звала, выманивала наружу угнездившуюся в сердце беду…

Не в силах освободиться от напора гибельной памяти, от себя самой, Мария вдыхала воздух времени, истекшего в вечность, и чувствовала, как неотвратимо погружается в темные воды, в давно ожидающую ее хищную хлябь.

…И рухнула в глубине запретного сна установленная кем-то плотина. Кровью из вскрытого горла хлынул горячий ручей. Поток заструился навстречу коварному сну, к пошевеленному лиху, где на смертном краю застыла толпа темноволосых обнаженных людей, предназначенных к жертве во имя чистоты арийской крови. Автоматные очереди расстреляли их многоголосый вопль. Падали, падали прерванные жизни, исчезая в обрыве немоты и забвенья. Облако жирной копоти окутало забрызганное кровью дерево. Кровь памяти раненого сердца Марии стекала в безумную черную пропасть.

– Мариечка, проснись! Не кричи так страшно, я тут, с тобой!

…И виноватая в побеге кровь остановилась, дрогнула… побежала назад, суетливо втягивая в обратный ручей рассыпанные, как шарики ртути, алые капли.

Взволнованное детское дыхание коснулось лица. Изочка тормошила мать, целуя ее и плача, спасая от кошмарных видений.

Мария обняла дочь, привлекла к себе растерянного Сэмэнчика.

– Детки, детки мои! Я вас напугала?

– Ты кричала, как будто уснула и увидела во сне что-то плохое…

Это сон? Чей он, сводящий с ума?..

– Простите меня… Я сильно устала и, видимо, вправду уснула…

Чей бы он ни оказался, вещие глаза памяти успели просквозить по темноволосой толпе. В ней Мария не углядела белокурого мальчика, сидящего на руках пожилой женщины. Их обоих там не было…

Не было.

Марию навестил приехавший на гастроли Гарри Перельман.

– От Якутска до нашей «кирпички» явно не пять километров пути, а почти сто! Ты не боишься каторги? – удивилась она.

Музыкант засмеялся:

– Есть разрешение! Все очень просто – я даю уроки сольфеджио дочке очень важного чина.

Гарри пообещал договориться, чтобы Марии переменили место жительства на город, и увез в отделение спецпоселений ГБ [46] ее заявление-просьбу. Уже через неделю в конторе Якутского государственного рыбного треста нашлась вакансия делопроизводителя. Причем даже с предоставлением комнаты в общежитии!