Весь апрель никому не верь - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Борисова cтр.№ 44

Матвей признал свое поражение:

– Не знаю.

– Пенелопа Круз! – она засмеялась, навсегда покорив его легким смехом, в котором звон колокольцев странно мешался с грустными нотками.

– Кукла у тебя актриса?

– Нет, просто у актрисы и куклы одинаковые глазки. И у меня.

Он поначалу и не заметил, что глаза у кукольной Пенелопы тоже черные и блестят на солнце почти как человечьи.

– А я вас видела.

– Где?

– У нас есть ваш портрет.

Матвей с трудом продавил застрявший в горле ком.

– Покажешь мне?

Анюта заговорщицки понизила голос:

– Если тетя Дора разрешит.

…Тетя. Значит, мама – Марина. Родственники сестер имели в виду эту, и никакую другую девочку.

Федора отпустила покупательнице пакет яблок и подозвала Матвея. Их разделяли прилавок, неловкость и смерть дорогого обоим человека. Не поднимая глаз, женщина нервно выщипывала катышки с митенок.

– Вы напрасно приехали. Должна вам сказать, что Марина…

Матвей прервал:

– Нам уже сказали.

– Ясно, – усмехнулась она. – Вы были в дедушкином доме.

– Ребенок… ее дочь?

– Да уж не ваша.

Враждебность ответа ошеломила его.

– Ваш ребенок родился недоношенным и умер. Вы сильно опоздали, Матвей (она вспомнила даже имя). Не понимаю, что заставило вас приехать.

Он потерянно подался к ней:

– Позвонила какая-то женщина, и я подумал, это вы.

– Я никому не звонила. Никто не мог позвонить вам отсюда.

– Нам надо поговорить, Дора… пожалуйста, мне необходимо знать, я не могу уехать без объяснений, я…

Матвей гнал пургу нужных и ненужных слов, боясь услышать: «Нам не о чем говорить», но она выпалила:

– Ладно, поговорим.

– Может, поедем в кафе?..

– Не в кафе. Я скажу, куда ехать.

Друзья помогли перетаскать коробки с яблоками в ларек через три смежных ряда и стали нечаянными свидетелями короткой стычки Федоры с хозяином.

– То ребенок болеет, то куда-то приспичило среди бела дня, а кто будет работать?! – кричал он, потрясая руками. – Возьму другую продавщицу, всех предупрежу, чтоб тебя не брали!

– Я тоже могу кое-кого предупредить о твоих делишках, – спокойно пригрозила она, и он заткнулся.

С каким бы хладнокровным достоинством ни старалась Федора держать себя, было видно, что расстроилась. Ведя племянницу к «Шкоде», не замечала, как девочка норовит ступить ботинками в лужу.

– Тетя Дора, – зарумянилась радостью Анюта, – дяди повезут нас домой на этой красивой машине?!

– А ты пригласишь нас в гости? – серьезным тоном спросил Робик.

– Да, – девочка потупилась и летящим жестом, стегнувшим Матвея по сердцу, смахнула со лба упавшую прядь.

В подъезде к окраине, клубящейся роем неказистых дач и домишек, дорога превратилась в глиняное месиво. Упоминая о дураках и дорогах, Гоголь явно подразумевал, что налоги дураки платят совершенно напрасно. Придирки к небрежно заделанным гудроном трещинам на шоссе казались Матвею теперь сильно преувеличенными. Удар о ручку дверцы, пронзивший током локоть обожженной руки, напомнил, что давно пора сменить амортизаторы. Автомобиль, как айсберг, выплыл к берегу утрамбованного песком двора. Ветхое строеньице мало напоминало жилье: дощатая засыпуха с односкатной крышей. В стенных щелях темнела труха отсыревших опилок.

– Проходите, – Анюта важно взмахнула рукой, словно приглашая во дворец. – Снимайте, пожалуйста, обувь, тетя Дора утром мыла полы.

Зыбкие половицы устилал пестрый линолеум. Разувшись, Робик положил на стол продукты, купленные по пути в подвернувшемся магазине, – булочки, сыр, ветчина. Федора сняла пальто, и Матвей вновь поразился тому, как хорошо она сложена. Длинный черный свитер наподобие платья подчеркивал ее изящество, особенно неуместное в этой жалкой лачужке. Впрочем, внутри домик казался приемлемым для житья и не вызывал ощущения нищеты, несмотря на минимум вещей. В первой комнате, где основную часть пространства занимала беленая печь, царила чистота, не идеальная лишь потому, что совершенства чистоты невозможно было добиться из-за опилочной пыли, сеявшейся из разрывов в обоях и с потолка.

Возведя к Матвею очи маленькой Пенелопы Круз, Анюта вложила теплую ладошку в его ладонь:

– Пойдемте.

Дверной проем сухо прошелестел, сомкнувшись за их спинами бамбуковой занавесью. Строгие, улыбчивые, лукавые, разноречивые лица с вопросительным ожиданием воззрились на гостя со стен.

– Тетя Дора не захотела повесить картины с лесом и рекой, захотела с людьми, потому что их много, и нам с ними не страшно, – пояснила Анюта. – Вот ваш портрет.

Со смятением в сердце Матвей встал перед собой, изображенным на куске картона размером с альбомный лист. Марина рисовала по памяти, и в первое мгновение Матвей не узнал себя. Виртуальное зрение художницы сильно романтизировало внешность семнадцатилетнего Матюши. Позже он убедился, что вполне можно опознать в этом юноше его, взрослого, Анюта же тоже опознала. Сквозь мужественную улыбку юноши проглядывал самовлюбленный оболтус, полагающий, что весь мир лежит у его ног…

Над детской кроваткой белел в паспарту карандашный рисунок: в смеющейся крохе месяцев восьми угадывались черты Марининой дочери.

– Ты очень красивая, Анюта.

– Да, как мама. И я, как мама, умею красиво рисовать.

– А я на себя похож?

– Похож, – подтвердила она, внимательно исследуя лицо Матвея. – Но только если вы не плачете. А почему вы плачете?..

Федора затопила печь. Плита разгорелась быстро, и домик повеселел от тепла. Матвей не мог есть и пил обжигающий чай, и обдумывал варианты вопросов, горящих на языке. Трудный разговор женщина начала сама, когда Анюта убежала играть во двор.

– Марина какое-то время верила, что вы ее найдете, Матвей. Рассказала мне о вас… и о другой девушке, которую видела в вашей квартире перед отъездом.

– Она видела Элю, – сказал Робик. – С ней там был я.

– В любом случае мы торопились, – вздохнула Федора.

История сестер после телеграммы от квартирантов, оставленных присматривать за домом, оказалась такой ужасной, что недавняя маета из-за Алисиного свадебного заблуждения представилась онемевшему Матвею просто смешной. Робик в очередной раз доказал свою полезность в поездке, осторожными вопросами вытягивая из Федоры прошлое. Она как будто и хотела, и не могла говорить, стыдясь правды о Марине. Слово за словом вырисовывалась перед Матвеем ее безрадостная жизнь, в которой он, несмотря на свое неведение, сыграл недобрую роль.