Выбор оружия. Последнее слово техники - читать онлайн книгу. Автор: Иэн Бэнкс cтр.№ 32

– Именно то же, что и в прошлый раз?

Сма печально посмотрела на него, качая головой; ее мокрые длинные волосы колыхались в такт. Закалве кивнул:

– Именно.

– Ты идиот, Закалве.

– Не оставляю попыток.

– Все будет как раньше.

– Этого никто не может знать.

– Я могу предполагать.

– А я могу надеяться. Слушай, Диз, это мой бизнес, и если ты хочешь, чтобы я полетел с тобой, то должна согласиться на это. Так?

– Так.

Он подозрительно посмотрел на нее:

– Вы по-прежнему знаете, где она?

Сма кивнула:

– Да, знаем.

– Значит, договорились?

Она пожала плечами и перевела взгляд в сторону моря:

– Да-да, договорились. Просто я думаю, что ты не прав. Мне кажется, не надо тебе больше встречаться с ней. – Она заглянула ему в глаза. – Это совет.

Закалве встал и отряхнул песок с ног.

– Я его запомню.

Они пошли назад, к зданиям и спокойному озерцу в центре острова. Сма села на стенку, дожидаясь, когда Закалве попрощается со всеми. Она прислушалась – не донесется ли плач или шум скандала, – но ничего не услышала.

Ветер легонько поигрывал ее волосами. Удивительно, но, несмотря ни на что, ей было тепло и хорошо. Вокруг стоял запах высоких деревьев, а их подрагивающие тени создавали иллюзию, будто с порывами ветра земля колеблется и покрывается рябью, как ярко-темная вода в лагуне. Сма закрыла глаза, и звуки пришли к ней, как преданные домашние зверьки, стали тыкаться мордой ей в уши: шелест крон, вроде шороха подошв сошедшихся в танце усталых любовников; плеск волн, что перекатывались через скалы и ласкали золотой песок; совсем незнакомые звуки.

Может, она вскоре вернется в дом под серо-белой плотиной.

«Какая же ты скотина, Закалве, – подумала она. – Я могла бы остаться дома, они могли бы послать мою дублершу… да черт побери, просто отправить автономника. А ты бы все равно согласился…»

Он появился, бодрый и свежий, в пиджаке, наброшенном на плечо. Служанка – другая – несла сумки.

– Ну, я готов, – сказал он.

Они пошли к пристани. Автономник, поднявшись повыше, следовал за ними.

– Кстати, а почему денег больше на десять процентов? – спросила Сма.

Они ступили на деревянную пристань. Закалве пожал плечами:

– Инфляция.

Сма нахмурилась:

– Это что еще такое?

Когда спишь рядом с головой, полной всяких образов, происходит осмос, ночной обмен мысленными картинами. Так думал он. Он много думал тогда – пожалуй, больше, чем когда-либо прежде. А может, просто острее осознавал процесс и глубинное тождество мысли и течения времени. Иногда ему казалось, будто каждое проведенное с нею мгновение – это драгоценный футляр любви: тебя помещают в него и осторожно переносят в прекрасное место, где нет никаких опасностей.

Но целиком он осознал это позднее, а в то время не понимал до конца. В то время ему казалось, что полностью он осознает лишь ее.

Нередко он лежал, глядя на нее спящую, на ее лицо в свете нового дня, который проникал сквозь открытые стены этого странного дома. Он разглядывал ее кожу и волосы с открытым ртом, завороженный ее живой неподвижностью, ошеломленный самим фактом ее существования – вот некая беззаботная звезда, которая спит, совершенно не осознавая своего яркого могущества. Его поражало, как небрежно и легко она спит, – трудно было поверить, что такая красота может существовать без сверхчеловеческого и притом сознательного усилия.

В такие утренние часы он лежал, смотрел на нее и прислушивался к звукам, которые издавал на ветру дом. Ему нравился этот дом, казавшийся… вполне нормальным. В обычной обстановке он бы его возненавидел.

Но здесь и сейчас он ценил этот дом, радостно проникаясь символическим значением постройки, открытой и закрытой, непрочной и крепкой, разомкнутой и замкнутой. Когда он впервые увидел этот дом, то подумал, что первый же серьезный порыв ветра сдует его, – но такие постройки, похоже, рушились крайне редко. При сильном шторме люди уходили в центр дома и собирались вокруг главного очага; различные слои и пласты внешнего покрытия, прикрепленные к вертикальным опорам, сотрясались и раскачивались, постепенно поглощая силу ветра и защищая обитателей.

И все же, впервые увидев эту постройку с пустынной океанской дороги, он сказал, что дом будет легко поджечь или ограбить – место ведь где-то у черта на куличках. (Она посмотрела на него так, будто он сошел с ума, но потом поцеловала.)

Эта уязвимость увлекала и беспокоила его. В чем-то она, как поэт и женщина, походила на этот дом, который был созвучен – подозревал он – ее стихотворным образам, символам и метафорам. Он любил слушать, как она читает вслух свои стихи, но никогда не понимал их до конца – слишком много культурных аллюзий, да и мудреный язык он знал плоховато, порой смеша ее своими оборотами. Их физическая связь казалась ему невероятно цельной, полной и вызывающе сложной – прежде он не ведал ничего подобного. Его брал за живое этот парадокс: оказывается, физическая сторона любви и схватка один на один ничем не различались. Порой же этот парадокс вызывал у него тревогу – посреди наслаждения он изо всех сил старался понять, какие ему светят надежды и истины.

Секс для него был вмешательством, схваткой, вторжением и ничем иным; каждое действие, каким бы волшебным и невыносимо сладостным оно ни было, с какой бы готовностью ни совершалось, казалось, имело наступательный подтекст. Он брал ее, и сколько бы ни получала она сама благодаря наслаждению и его усиливающейся страсти, она ведь была лишь объектом действия, совершавшегося над ней и в ней. Он понимал, что нелепо напрямую отождествлять секс и войну. Несколько раз он чувствовал себя неловко, пытаясь объяснить это сходство и выслушивая ее насмешки. («Закалве, у тебя серьезные проблемы», – говорила она с улыбкой, когда он пытался передать, что чувствует, и прикладывала свои холодные тонкие пальцы сзади к его шее, глядя на него из-под буйной копны черных волос.) Но облик и характер обоих явлений, как и ощущения от них, были в его сознании так тесно и очевидно связаны, что подобная реакция лишь усиливала его замешательство.

Но он старался не брать это в голову; он мог в любое время просто посмотреть на нее и облечься в свое восхищение, как в пальто холодной зимой, увидеть ее жизнь и тело, настроения, выражения лица, речь, движения как цельный и захватывающий объект для изучения. Можно было погрузиться в исследование его, как ученый, занятый делом всей своей жизни.

(«Ну вот, уже больше похоже на правду, – вещал тоненький укоризненный голос внутри его. – Больше похоже на то, как оно должно быть; с этим легче отрешиться от всего, что ты несешь с собой – чувство вины, молчание и ложь, корабль, стул и тот человек…» Но он старался не слушать этот голос.)