— О, Митт! — радостно проговорила Мильда. Она была очень хорошенькая, и на ее щеке снова появилась ямочка. — Ты помнишь Кандена?
Митт, конечно же, помнил Кандена — даже слишком хорошо. Его до сих пор, с того злополучного фестиваля, преследовали кошмары о нем. Когда Митт услышал имя Кандена, ему пришлось изо всех сил вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть. Мильда, совершенно не подозревая о его чувствах, продолжала:
— Ну, так вот это — брат Кандена, Хобин. Он приехал из Уэйволда. Хобин, это мой сын, Митт.
Гость улыбнулся и направился к Митту, протягивая ему свою квадратную, мозолистую руку. Митт содрогнулся, сжал зубы и протянул в ответ ладонь, пропахшую рыбой.
— Я весь в рыбе, — сказал он, надеясь, что гостю не захочется до него дотрагиваться.
Однако теплая квадратная рука обхватила его ладонь и пожала.
— О, я знаю, каково бывает прийти с работы грязным, — сказал Хобин. — Я сам оружейник, и порой мне кажется, что я никогда не ототру сажу. Иди мойся и не обращай на меня внимания.
Митт неуверенно улыбнулся. Он понял, что брат Кандена — очень славный человек. Но это не меняло того, что его брат — ночной кошмар. Митт пошел к стоявшему в углу ведру, чтобы умыться, втайне надеясь, что Хобин вернется обратно в Уэйволд и больше его в Холанде не увидят.
Эта надежда развеялась почти мгновенно.
— Да, у меня славный домик на улице Флейт, — говорил Хобин Мильде. — Внизу мастерская, а наверху большие жилые комнаты. Граф Хадд принял меня хорошо.
Митт понял, что Хобин приехал жить в Холанд. Он пришел в такое отчаяние, что громко спросил:
— И кого граф Хадд выгнал оттуда, чтобы хорошо вас принять?
— Ах, Митт! — воскликнула Мильда, а потом сказала Хобину: — Не обращайте на него внимания. Он — вольная птаха, мой Митт.
Митт пришел в ярость. Она не имела права говорить незнакомцу такие личные вещи.
— Да, — сказал он. — Мы тут для вас слишком бедные и простые, так ведь?
И чтобы Хобину не захотелось снова их навещать, он стал ходить по комнате, сыпля самыми гадкими ругательствами. Это явно встревожило Хобина. Он все время бросал на Митта серьезные озабоченные взгляды. Мильду поведение сына тоже обеспокоило. Она все время извинялась за Митта, отчего тот злился еще сильнее. Когда Хобин наконец протянул руку, чтобы попрощаться, Митт повернулся к нему спиной и сделал вид, что ничего не заметил.
— Зачем ты так себя вел, Митт! — укоризненно сказала Мильда, когда Хобин ушел. — Разве ты не понял? Он же оружейник! И видно, что он любил Кандена. Если бы только мне удалось уговорить его присоединиться к вольным холандцам, то мы получили бы бомбу — или даже ружье, что еще лучше. Тогда ты смог бы застрелить Хадда прямо из этого окна!
Митт только хмыкнул. Он предпочел бы отнять ружье у солдата на улице, чем получить его от брата Кандена.
К глубокому огорчению Митта, Хобин снова зашел к ним — и не один раз. Потребовалось много месяцев таких визитов, чтобы Митт смог забыть о том, что у Хобина был брат, который в его кошмарах распадался на куски. А когда все-таки забыл, то обнаружил, что Хобин ему нравится. Тем временем Хобин твердо, но очень добродушно сопротивлялся убеждениям Мильды стать борцом за свободу. Он соглашался с тем, что графы делают жизнь непомерно тяжелой. Он соглашался с тем, что дела в Холанде идут плохо. Он жаловался на налоги не меньше других. Однако он говорил, что не признает борьбы за свободу. Он называл Кандена — печально, но довольно сурово — мальчишкой, который играет с огнем. А когда Мильда горячо выступала против несправедливости, он улыбался и говорил, что это связано с ее положением. Спустя некоторое время он начал добродушно выговаривать ей за то, что она покупает для него вино, которое ей не по средствам.
В течение зимы Хам становился все мрачнее. Митт не мог понять почему — до одного весеннего утра, когда «Цветок Холанда» скользил по воде, выходя из гавани с отливом.
Сириоль спросил:
— Твоя мать собирается выйти замуж за этого Хобина?
— Нет! — возмущенно воскликнул Митт.
— Для дела будет хорошо, если она выйдет, — заметил Сириоль.
Хам вздохнул.
— И для нее тоже,— великодушно сказал он.— Хобин — человек хороший.
Митт пришел в ярость. И когда Сириоль и Хам оказались правы, он затаил на них еще одну обиду. На свадьбе Митт бормотал себе под нос, что сквитается с Сириолем и Хамом, пусть даже это будет стоить ему жизни. И, наверное, так оно и будет, решил он. С прошлого фестиваля он жил так, словно в будущем его ничего не ждет — вот подложит бомбу под графа Хадда, и все. Единственным плюсом этой свадьбы он считал то, что теперь будет жить рядом с запасами пороха.
Мильда с Миттом переехали в дом на улице Флейт, немного к западу от берега. Это был хороший дом, хотя и небольшой и облупившийся. У него даже был двор с катком для белья, а на грязной кирпичной стене была закреплена мишень — там Хобин пристреливал ружья, которые делал.. Митта это чрезвычайно заинтересовало.
Впервые за много лет у Митта появилась отдельная комната — и, хотя гордость не позволяла ему в этом признаться, ему было там очень одиноко. Мильда бросила работу вышивальщицы и сновала по четырем комнатам верхнего этажа, напевая и смеясь, и горестная морщинка, похоже, навсегда исчезла с ее лица. Митту было грустно видеть это: ему самому удавалось развеселить мать только изредка — а вот Хобин сделал ее счастливой. Хобин предложил отправить Митта в школу, но мальчик предпочел продолжить работу. Вольным холандцам не будет прока от мальчишки, который целыми днями сидит за уроками. И потом, Митту казалось, что борьба за свободу оставалась последним звеном, соединявшим его с Мильдой.
Именно тогда Хобин продемонстрировал неожиданную строгость.
— Ты дурак, Митт,— сказал он.— У тебя есть мозги, и тебе следовало бы научиться ими пользоваться, а не тратить свое время на болтовню о свободе с кучкой лодочников, которые даже не понимают значения этого слова. Когда ты вырастешь и станешь мужчиной, ты пожалеешь, что не занялся чем-то еще.
Такие доводы всегда были неприятными. Митт ерзал на месте и молчал. Ему хотелось сказать, что он не вырастет — вместо этого он убьет графа Хадда, — но под взглядом серьезных голубых глаз Хобина ему не хотелось этого делать.
— Ну, если уж тебе обязательно нужно работать,— сказал Хобин,— то ты можешь выполнять одну работу — и только одну. Ты можешь учиться у меня моему делу, или делу Сириоля у него, или продавать рыбу. Но нельзя делать больше одного.
Митту страстно хотелось продавать рыбу и дальше.
Ему нравилось выкрикивать гадости о Хадде — даже больше, чем обманывать солдат Харчада. Что до рыбной ловли, то он был рад любому предлогу, чтобы больше ею не заниматься. С другой стороны, он понимал, что у него будет гораздо больше возможностей заполучить немного пороха, если он станет учеником Хобина. Он помялся, глядя в пол, и наконец сумел справиться со своим раздражением настолько, чтобы неохотно проговорить: