Книга колдовства - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Риз cтр.№ 6

— Зачем?

— А почему бы нет? — возразила я, словно защищалась. Я заговорила, еще не успев осознать, что имею дело с Кэлом, а вовсе не с грубым капитаном.

По правде сказать, сначала я не могла видеть, кто со мной заговорил. Что-то сместилось — то ли солнце, то ли само судно, и юноша оказался в ореоле света, на фоне ярких лучей, отчего мне в моих синих очках был виден только темный силуэт. Когда же он повернулся… Свет хлынул таким плотным потоком, что и вовсе меня ослепил. Потом радужные пятна перестали плясать у меня в глазах, зрение вернулось, и я увидела прямо перед собой Кэла — в полный рост, снизу доверху.

Его широкие ступни были босы, он переминался с ноги на ногу, перенося вес тела с одной на другую, ибо палуба под ним немного покачивалась. Его стойка, немного напоминающая обезьянью, позволяла прочно стоять на той ровной поверхности, которую он сам же надраивал каждый день на рассвете. Да, именно обезьянью: ведь я видела, как Кэл карабкался по вантам и чувствовал себя там, как рыба в воде. Он раскачивался, как обезьянка, желающая перескочить с одной лианы на другую. И все же нет, на обезьянку он был не похож: на коже у Кэла совсем не было волос — разве что на голенях, обнаженных от самых колен, покрытых шрамами. Светлые завитки на солнце казались золотыми и едва выделялись на фоне кожи бронзового оттенка. Икры выглядели такими же сильными, как и ступни; то же самое можно сказать о кистях рук и предплечиях, крепких и мускулистых. Чтобы выжить на море, нужно уметь мертвой хваткой цепляться за канаты, крепко обнимать реи и мачты, а если уж ты выжил на парусном корабле, мускулы развиваются быстро. Ноги юнги выше колен были прикрыты парусиновыми брюками, едва державшимися на чреслах при помощи пояса из веревки. Эти брюки в пятнах дегтя и бог знает чего еще покрывали полотняные заплатки. Вернее было бы сказать, штаны свисали с его бедер, причем так низко, что я могла видеть то, что прежде наблюдала только на статуях: треугольник, обрисовывающий бедра и промежность, который, как мне неоднократно доводилось слышать, скульпторы, анатомы и жрицы любви (тоже своего рода ценительницы) называли «поясом Аполлона». Над веревочным кушаком поднимался плоский живот, напоминающий мрамор и твердостью, и белизной; Каликсто редко снимал рубаху и сейчас тоже лишь расстегнул нижние пуговицы. Рубаха некогда была красной, но вылиняла до розового цвета. Юноша так ее износил, что шерсть напоминала мягкую замшу. Как ни странно, рубаху нельзя было расстегнуть полностью: на шее застежек не было, надевать и снимать ее приходилось через голову. Рубаха свисала с плеч прямоугольным мешком, которого почти не коснулась рука портного, и оттого казалась морским вымпелом, а не предметом одежды. По бокам (там имелись прекрасные возможности для вентиляции в виде шнуровки, скреплявшей переднее и заднее полотнища, скроенные так примитивно, что не оставалось сомнений: малый сшил рубаху самостоятельно) можно было особенно хорошо разглядеть скрытые формы его тела, в том числе живот с рельефными натренированными мышцами. Рубаха — или сорочка — была без рукавов: я заметила, что моряки вообще не дружат с рукавами, поскольку те цепляются за все и их вечно затягивает между зубцами лебедки. Я тоже закатала повыше свои собственные рукава, имеющие полную длину, и подвязала покрепче, чтобы не спадали. Обнаженные руки Кэла тоже были мускулистыми, а плечи весьма широкими, как и весь его торс, оставляющий впечатление силы. Как ни странно, я не заметила этого прежде, когда рассматривала его в первый раз, ибо видела в нем мальчика, а не почти взрослого мужчину.

И правда, с первого взгляда Кэл показался мне… как бы это сказать… ну, миловидным. В нем было что-то необычайно привлекательное, даже светлое. Не думаю, что это было следствием его силы, нет. Я бы назвала его лучезарным существом, в котором незримо соединились море и солнце. Его волосы были белокурыми, причем исключительно волей Создателя, давным-давно отказавшегося — в редком для него порыве экономии — от сотворения людей из чистого золота. Но улыбка его была дороже золота, его изящные губы казались совершенной драгоценностью, а между ним блестели перламутровые зубы, причем на одном из передних резцов краешек откололся самым очаровательным образом. Да, когда он улыбался — не так уж часто, — его улыбка затмевала все. Она была итогом, а остальные детали казались уже не важными. Лицо словно оставалось в ее тени — и кривоватый нос, и покрытые пушком щеки, и выступающие скулы, и светящиеся глаза, своим цветом готовые посрамить море, якобы растворившее в себе все оттенки синевы. Облик Кэла довершала копна выгоревших на солнце кудрей, которые он подстригал, только если они падали ему на глаза и мешали смотреть.

Юноша был создан по Боттичеллиевым канонам. Вот перед кем я сидела и дивилась тому, что вижу… но постойте. Слово «дивилась» означает, что мои мысли оставались ясными, хотя на самом деле все вышло наоборот. Я была попросту ошеломлена. Если бы я сохранила способность удивляться, на ум мне пришел бы вопрос: желаю я этого мальчика или сама хочу быть им?

Я и раньше задавала себе подобные вопросы, ибо именно с такой позиции смотрела на людскую красоту каждый раз, когда встречала ее в человеческом обличье. Надо разобраться. Такие мысли часто посещают простодушных людей, имеющих не слишком высокое мнение о своей внешности. В детстве я считала себя дурнушкой и не понимала, чем я отличаюсь от других людей. Разумеется, я чувствовала, что не похожа на них, однако считала это уродством и тяжкой долей. Таким стало мое суждение о самой себе, и ни одна из монахинь или учениц не могла меня разубедить. Мучительное одиночество моего отрочества только усилило это ощущение — я вечно искала уединения и неизменно ожидала насмешек. Позднее, когда мои представления о красоте расширились, я поняла, что… Ну, пусть даже я не красавица, достойная кисти Боттичелли, все же я… Enfin, [8] я была высокой, причем не только для девушки, но и для юноши; у меня были длинные изящные руки и ноги, а также миловидное лицо с белоснежною кожей, которое иные, правда, могли бы счесть заурядным. Светловолосая и белокожая, я легко и быстро краснела. Мои руки мне не нравились, ибо я полагала их чересчур сильными, да и пальцы казались длинноватыми. Мои голубые глаза имели зеленоватый оттенок — хотя позднее почти вся радужная оболочка оказалась вытеснена зрачками неправильной формы, так называемым «жабьим глазом». Не слишком привлекательное зрелище, но такой уж я стала.

Что я хочу сказать: я уже не считала себя уродливой, но мне еще не доводилось встречать таких красавцев, как этот юноша, мой почти ровесник. И вот я сидела с веревкой в руке, палимая солнцем и ослепленная его красотой, потерявшая дар речи, а мое занятие внезапно показалось мне очень серьезным.

— Зачем? — снова спросил он, кивнув головой на развязанные мной узлы.

Я не могла ответить правду, потому что прекрасно знала: ни один мужчина не расскажет о том, как пытался прикрыть свой стыд бессмысленным делом. Но я не могла вечно смотреть на юнгу влюбленным взором. Итак, молчание, взгляды украдкой… Наконец юноша присел рядом (когда он стоял, то возвышался надо мною дюймов на шесть; значит, он был выше меня ростом) и произнес, протянув мне правую руку: