Завтрак для Маленького принца - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Миронина cтр.№ 19

– Я все понимаю, – забормотал тут же муж, – наверное, надо было выбрать другой момент… Да и вообще, тут надо либо молчать, либо сразу во всем признаваться, но…

– Коля, я правильно поняла? У тебя есть сын?

– Да, и ему двенадцать лет.

– Ты уверен в этом? – Я попыталась вытереть бумажным полотенцем жирное пятно на полу и одновременно рассмотреть свои тапочки. Впрочем, мой мозг вдруг отказался фиксировать картинку – курица на сковородке, муж в дверях, жир на полу, пятна на тапочках, – все это разделилось на отдельные фрагменты и в единое целое не собиралось.

– Тань, вылези из-под стола, – попросил муж, – а то так неудобно разговаривать.

– Да, все. – Я наконец выпрямилась. – Значит, давай я сейчас сяду, а ты мне расскажешь, кто это тебе такие басни рассказывает. Аверинцев, ты имей в виду, эти ваши киношные дамочки столько лапши на уши повесят…

Все это я проговорила весело, словно все красотки «Ленфильма» сообщали моему мужу об общих детях чуть ли не каждый день.

– Тань, это не киношные дамочки. И не лапша. Это мой сын, ему двенадцать лет.

– И его мама решила наконец познакомить папу с мальчиком. А заодно что-нибудь попросить…

– Нет. Я и маму, и мальчика знаю все эти годы.

– Все двенадцать лет? – Я наконец оставила в покое сковородку и села на стул.

– Да, Тань. Вот так вот все получилось.

– Пожалуй, чай пить сегодня не будем. Давай водку или коньяк. Иначе я не смогу осмыслить все услышанное.

– Может, не надо?

Мой муж, Аверинцев, знал, о чем просил. Как-то давно я устроила ему сцену ревности, но предварительно выпила водки. Это обстоятельство позволило мне разбить немало посуды, разорвать его наброски и разметать тюбики с масляной краской. Я осознавала, что веду себя ужасно, но тогда еще не понимала, что это практически безнадежная затея. Тогда я еще не знала, что мой муж – натура творческая и неуправляемая. Философский взгляд на некоторые моменты в его поведении у меня появился позже. Я очень обрадовалась собственной мудрости – получалось, что если не сильно обращаешь внимание, то вроде как и нет ничего раздражающего.

– Так, давай коньяк и рассказывай. – Я вдруг поняла, что если сейчас не почувствую обжигающую нёбо жидкость и в голову мне не ударит хмель, то сойду с ума. Или убью своего дорогого Николая Николаевича.

Коньяк показался безвкусным, а рассказ мужа – совершенно невероятным.

– Правильно я понимаю, что с этой женщиной ты жил все эти годы. Ну, встречался, – поправилась я, заметив протестующее движение его руки. В душе у меня начинали полыхать зарницы. Какая, к черту, разница, как называется форма вашего сожительства?! Если вашему ребенку уже двенадцать лет и вы оба принимаете в нем участие?! Какая разница, как ты к ней относишься, если все это время ты жил на два дома?! И что меняется от того, что она уезжает куда-то там?! По лицу мужа я читала поэму о страхе признания и потери, мучительную историю любви и ошибок. – Что ты хочешь от меня? – Я посмотрела на мужа, когда тот закончил свои объяснения.

– Я не знаю. Чтобы ты простила меня. Чтобы отнеслась к сыну хорошо. Ему тяжелее всех. Он ведь совсем мальчишка.

– Считай, что я хорошо к нему отношусь. Про его мать слышать ничего не хочу.

Я заглянула в рюмку с коньяком. На дне перекатывались две маслянистые янтарные капли. Коньяк, не имеющий сейчас ни вкуса, ни запаха, хотя бы был красив.

– Таня, я не смогу тебе все объяснить. Понимаешь, нет у некоторых вещей четкого наименования. Есть только понятие… А понятие – это такая вещь, которая и враньем может оказаться. Я тогда влюбился…

– Не надо, – остановила я мужа жестом, – мне совершенно не нужно знать подробности. Совсем не нужно. Будем считать, что я ничего не слышала.

– Правильно ли это? Давай выясним все детали, потом ты же изведешь себя и меня расспросами, подробностями. Ты будешь жить и сопоставлять, сравнивать, выяснять – а что было в тот момент, когда ты уезжала в командировку, когда я отсутствовал в экспедиции…

– Скажи, ты хочешь от меня уйти?! – Все мое состояние, похожее на помешательство, сосредоточилось в этом вопросе.

– Нет. Я не хотел бы уходить от тебя…

– Как это?

– Так. Я не хочу уходить от тебя. Я хочу жить с тобой…

В этих словах был бальзам. Бальзам с безошибочной рецептурой, приглушающей боль и сомнения. «Все – потом! Главное, он меня любит и остается со мной!» – это промелькнуло у меня в голове. На секунду отлегло от сердца…

– Я хочу жить с тобой… – повторил муж и прибавил: – Мой сын, Саша, тоже будет жить здесь. Это – вопрос решенный… Но я должен был поставить тебя в известность.

– Что он будет делать?! – Я даже привстала от неожиданности.

– Жить с нами. Ему негде жить… Ну, можно, конечно, в интернате, но я счел невозможным так поступить…

– Как?

– Таня, слушай меня! Я не хочу сына отдавать в интернат. Я хочу, чтобы он жил дома, вместе с нами. Понимаешь, он балетом занимается. Он будет танцевать. Вернее, уже танцует. Он талантлив, очень талантлив. Это признают все педагоги…

– А его мать?

– Она уезжает. В Кемерово. Она выходит замуж и будет жить со своим мужем. А Сашку девать некуда – там нет балетных училищ. А в интернат его отдать… Ну, сама посуди…

В этот момент я приняла самое мудрое решение в своей жизни.

– Я поняла. А сейчас давай ложиться спать.

– Как – спать? – удивился муж. Он, наверное, рассчитывал на полночные душевные разговоры.

– Уже поздно. Мне завтра надо рано в институт, на кафедру. Завтра договорим обо всем. – Я встала и суетливо-бессмысленным движением прибрала стол.

В спальне было тепло, почти жарко, а простыни, одеяла и многочисленные маленькие подушки оказались прохладными. Я удивлялась этой странности и относила ее к расположению угловой комнаты – в ней было шесть коротких стен и узкое стрельчатое окно. В предыдущие господские времена тут была кладовая – вентиляция была старая, еще та, которую заложили зодчие девятнадцатого века, а потому циркуляция воздуха была отменная.

– Спокойной ночи, – пожелала я изумленному супругу и притворилась спящей.

Это действительно было мудрое решение. Дождавшись, когда тяжело вздыхающий муж провалится в глубокий сон, я открыла глаза и стала обдумывать новость. Из всего услышанного радовало только одно: «мадам», мать ребенка, выходит замуж. Отсюда следовало, что романа между мужем и «ней» нет. И, скорее всего, давно. Еще из этого следовало, что связь, в результате которой появился ребенок, могла быть действительно случайной и что рождение ребенка не что иное, как воля матери, а муж уже узнал об этом много позже, его, так сказать, поставили перед фактом.

Я лежала на спине и пыталась убедить себя, что ко всему этому можно отнестись спокойно, даже легкомысленно. Измена мужа налицо, но этой измене двенадцать лет. По женским меркам срока давности у подобных преступлений, конечно, нет, но… «Но все-таки важно, что он остается… Что мы остаемся». Я осторожно заворочалась под одеялом. Как ни крути, осознать произошедшее было очень тяжело. «Казалось, что на кухне мы обсуждали историю случайных знакомых. Ну да, двенадцать лет… – думала я, – это же так давно, мы тогда только поженились… Вокруг него столько всяких дур крутилось! И всем что-то надо было. Еще бы – художник! «Ленфильм»! Кино и все такое. Каждая мечтала о роли… И я – тоже молодая дура! Ведь совсем молодая! Надо посчитать, когда же он приблизительно с ней познакомился… – Я вдруг вспомнила предупреждение мужа о том, что рано или поздно мне отравит жизнь женское любопытство. Ну а как он хотел?! Чтобы я просто так «утерлась»! «У меня – сын» – словно этого достаточно, чтобы все замерли в почтении. Нет, это, конечно, свинство! Просто свинство! Столько лет молчать, ходить здесь, улыбаться, делать подарки, хвалить, что-то планировать, а там где-то ребенок и счастливая мать…» Я почувствовала жжение в груди, напоминающее, словно санпросветбюллетень, об инфаркте. «Не хватало еще из-за тебя заболеть!» – подумала я и уже в следующее мгновение огрела спящего мужа подушкой. Под руку попалась самая маленькая и самая жесткая. Муж, получивший удар, подскочил, но тут на него обрушился град ударов – подушек на нашей большой постели было много! Я со злостью метнула в него валик для остеохондрозной шеи, думочки в шелковых наволочках и расшитые бисером турецкие пуфы.