Лица века - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Кожемяко cтр.№ 48

В. К. Можно ли утверждать, что первым об этой авантюре, придуманной людьми, не знавшими народа, особенно Дона и его истории, сказал свое слово в советской литературе Шолохов?

Ф. Б. Так оно и есть. В «Тихом Доне» возница говорит ответственному деятелю Штокману: «Потеснили вы казаков, надурили, а то бы вашей власти и износу не было. Дурастого народа у вас много, через это и восстание получилось… Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого… Кому же антирес своей очереди ждать?»

Да, на расказачивание последовала реакция – Верхнедонское восстание хуторов и станиц. Красная Армия несет тяжелый урон и поспешно отступает. За этим шло подавление мятежников. В приказе по экспедиционным войскам от 25 мая 1919 года Троцкий провозглашал:

«Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады станицам, которые будут оказывать сопротивление… Против помощников Колчака и Деникина – свинец, сталь и огонь!»

А после всего – опустошение, головешки на месте домов, сотни тысяч павших с обеих сторон. И утрата веры в честность лозунгов, которые провозгласила Советская власть.

Бездумное отношение к Дону сказалось на моральном состоянии тех красноармейских частей, которые были брошены на подавление восстания. Это стало одной из причин, поднявших на мятеж Сердобский полк. Инквизиторскую стратегию Троцкого – главного вдохновителя расправы над казачеством – осуждали честные советские работники и красные командиры. Особенно резко протестовал командарм 2-й Конной Филипп Миронов, ставший, в свою очередь, жертвой троцкистов.

В. К. Они ведь представляли Дон как сословный монолит, оплот старого режима. Казаки окаменели в консерватизме, живут без движения и признаков демократических чувств. Это – крестьянская аристократия. В практическом деле – чубатые зверюги с нагайками.

Ф. Б. Именно! Да и дальше шли в своем приговоре: «Казачья масса еще настолько некультурна, что при исследовании психологических сторон этой массы приходится заметить сходство между психологией казачества и психологией некоторых представителей зоологического мира…» Каково? А отсюда – вывод: «Стомиллионный русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции».

Это из большой статьи «Борьба с Красновым», опубликованной в «Известиях ВЦИК» в 1919 году. Кто же автор? Как установил ростовский историк А. Венков, им оказался главнокомандующий всеми Вооруженными силами Республики Иоаким Иоакимович Вацетис.

Такой уровень представлений о казаках сложился у многих политиков, идеологов, историков к тому времени, когда Шолохов взялся за «Донские рассказы» и «Тихий Дон». Именно он развеял тогда мрачные легенды о Доне. Казачий вопрос в его представлении – это тот же крестьянский вопрос, но в осложненном варианте.

В. К. Однако, насколько я понимаю, сказать правду и о крестьянстве тоже было делом нелегким. Деревня в двадцатом веке стала объектом непримиримых разногласий.

Ф. Б. Да, для одних она была хранителем традиций, примером труженичества и нравственной высоты, для других – неуправляемой разумом мелкобуржуазной стихией, миром жадных скопидомов, пьяниц, лентяев, неумельцев.

В 20-е и 30-е годы в спорах участвовали многие известные литераторы. Один из хлестких фельетонов Демьяна Бедного, где он лихо прошелся по русской старине, заканчивался словами: «Слезай, деревенщина, с печки!» Правда, после критических замечаний он пожалеет об этом, скажет покаянное слово – «Перекричал…».

В. К. Не случайно, конечно, в 1930 году третья книга «Тихого Дона», где было описано Верхнедонское восстание как ответ на «перегибы» по отношению к казачеству, перекрестилась с замыслом «Поднятой целины» – тоже писательской реакцией на «перегибы». Теперь уже в ходе коллективизации, по отношению к крестьянам…

Ф. Б. Шолохов, обратившись к Горькому в 1931 году с просьбой прочитать рукопись третьей книги, разъяснил свою позицию: «Думается мне, Алексей Максимович, что вопрос об отношении к среднему крестьянству еще долго будет стоять и перед нами, и перед коммунистами тех стран, какие пойдут дорогой нашей революции. Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, в какой-то мере аналогичными перегибам 1919 г., подтверждает это. Вот своевременно ли писать об этих вещах? У Вас неизмеримо шире кругозор, и мне хотелось бы получить от Вас ответ на все эти вопросы».

В данном случае кругозор Шолохова оказался неизмеримо шире.

Да и его письма к Сталину о положении дел в ходе и после коллективизации были криком души гражданина страны, озабоченного судьбой голодающих землеробов, что не очень-то тревожило некоторых правителей.

В. К. У «Тихого Дона» ведь очень непростая судьба. А сегодня Шолохова изображают чуть ли не придворным писателем.

Ф. Б. От недоброй пристрастности он страдал всю жизнь. Вот пишет Е. Левицкой 2 апреля 1930 года, какую блокаду объявили третьей книге романа: она не будет напечатана, если автор не согласится сделать Григория большевиком и не примет другие изменения текста. Шолохов категорически отверг такой произвол.

2 декабря того же года сообщает о письме, которое получил от редактора журнала «Октябрь» Ф. Панферова – опять по этому поводу: «6 часть (исправленная) не удовлетворила некоторых членов редколлегии „Октября“, те решительно запротестовали против печатания, и 6 часть пошла в культпроп ЦК. Час от часу не легче, и таким образом три года. Даже грустно становится…»

Роман, как видно, хотели подогнать под ту мерку, какую обозначила написанная тогда Панферовым третья книга «Брусков» – «Твердой поступью». Ее Шолохов активно не принимал, говорил, что так нельзя писать о нашем крестьянстве. Надуманные сцены, искусственные образы…

А вот образец критики в адрес Шолохова – из сборника, выпущенного в 1931 году: у героев «Тихого Дона» «простое, до примитива, до животности, отношение к действительности, пол и жратва с выпивкой – для них основные стимулы существования». Ну а сам автор еще и в том виноват, что «не обрушил на этот быт всю тяжкую силу классово-пролетарского отрицания», «оказался покоренным этим гиблым бытом».

Некий Н. Янчевский, выступавший как историк донского казачества, осудил все: эпиграфы, пейзаж, старинные песни в романе, язык. Это, дескать, порождение отжившего базиса. Окончательная резолюция такая: «Тихий Дон» – произведение чуждое и враждебное пролетариату».

Очень видный литературный критик В. Ермилов, когда была опубликована финальная часть романа, отказал Григорию в праве на трагедию, предоставив ему трагикомическую роль.

А сколько «разносили» писателя за то, что он якобы героизировал белый стан, особенно Корнилова, Каледина, Чернецова, и приземлил красных!

В. К. Теперь «разносят» за прямо противоположное.

Ф. Б. Я не допускаю даже малейшей мысли о конъюнктуре, о каком-то политическом и идеологическом приспособленчестве Шолохова. Ложь это! Лгут, как видим, и тогда, когда пытаются изобразить его жизнь и творческую судьбу, с первых шагов в литературе, как сплошную удачливость, гладкость, безмятежность. Вот уж чего не было!