– Послушайте-ка меня, мастер-горбун! Здесь командую я. И вы сейчас выходите из этой комнаты, или я прикажу Хобу с Пэлином выставить вас отсюда без всяких церемоний. Неужели вы хотите, чтобы Феттиплейс увидела это?
Сделать я ничего не мог, и потому позволил ему вывести меня из комнаты, оставив надзирателей стоять напротив Эллен, как если бы она была опасным животным, а не отчаявшейся и беспомощной женщиной. Затем Эдвин захлопнул за собой дверь, задвинул небольшое квадратное наблюдательное окошко и повернулся ко мне лицом. Он тяжело дышал.
– Что у вас произошло здесь, адвокат? – потребовал он ответа. – Мы услышали ее крики с противоположного конца дома. Крики этой женщины… обыкновенно самой спокойной и рассудительной среди всех наших подопечных. Что вы сказали или, быть может, сделали с ней?
Взгляд его превратился в злобную усмешку.
– Ничего. Я только сказал ей, что ненадолго уезжаю. – Ради Эллен я не мог вдаваться в подробности.
– Ну, положим, это самая лучшая новость с тех пор, как голову Кромвеля насадили на пику. – Глаза Шоумса сузились. – И это все? Я слышал, как она кричала о горящих людях, о небе, готовом поглотить ее.
– Она начала кричать, когда я сказал ей о том, что уезжаю, и я ровным счетом ничего не понял.
– Когда они приходят в возбуждение, то начинают кричать самую безумную ерунду. – Эдвин вновь едко усмехнулся. – Значит, не нравится ей ваше отсутствие, так?
За дверью раздались мужские голоса. Что-то с грохотом подвинули.
– Что с ней делают? – забеспокоился я.
– Связывают. Так происходит со всеми, кто начинает скандалить. Радуйтесь, что дело не дошло до цепей.
– Но она ведь больна…
– A тех, кто болен, и положено ограничивать. Чтобы они учились правильно вести себя. – Смотритель склонился ко мне. – Вина за этот припадок лежит на вас, мастер Шардлейк, все из-за ваших частых визитов. Думаю, что в следующий раз вы явитесь к нам не скоро. И если вы уедете, она, быть может, поймет, что вы не намереваетесь строить свою жизнь возле нее, и это может пойти ей во благо. Мы здесь присмотрим за ней, постараемся, чтобы она не натворила глупостей.
– Наверное, вам было бы проще, если бы она умерла, – проговорил я негромко.
Покачав головой, мой собеседник серьезно посмотрел на меня:
– Ошибаетесь, мастер Шардлейк. Мы сохраняем ее в безопасности уже девятнадцать лет и будем оберегать и дальше.
– Оберегать от кого?
– От себя самой. – Эдвин снова наклонился и неторопливо проговорил, подчеркивая каждое слово. – Единственную опасность для Эллен Феттиплейс представляют волнующие ее люди. Для всех будет лучше, если она будет жить здесь довольная собой, как корова на выпасе. Ступайте и занимайтесь своими делами. А когда вернетесь, тогда и посмотрим, что к чему.
– Позвольте мне заглянуть в комнату, прежде чем я уйду. Хочу посмотреть, все ли с ней в порядке, – попросил я.
Поколебавшись немного, Шоумс постучал в дверь комнаты Эллен. Открыл Гибонс. Пэлин стоял возле постели моей приятельницы. Ее руки и ноги были связаны. Она смотрела на меня уже не пустыми, но полными гнева глазами.
– Эллен, – проговорил я. – Прости меня…
Женщина не ответила, а только сильнее стиснула связанные руки. Шоумс закрыл дверь.
– Ну вот, – проговорил он, – полюбовались на дело рук своих?
Глава 10
Я вновь одолевал лестницу, ведущую в Опекунский суд. Рядом со мной поднимался Барак, державший перевязанные красной лентой бумаги по делу Кертисов. Мы прошли под резным девизом: «Pupillis Orphanis et Viduis Auditor».
Стояло прекрасное теплое утро. Пешком я добрался до Вестминстера, где мы с Джеком договорились встретиться возле здания суда, за полчаса до начала слушания, и обнаружил своего помощника стоящим рядом со стеной с таким встревоженным выражением на лице, которого я еще не видал.
– Вчера вечером снова приходил Гудрик, – проговорил он без всякого вступления.
– Матерь божия, он ненормальный!
– Тамми открыла дверь и сказала, что меня нет дома. Он приказал мне в течение двух дней явиться для принятия присяги. Если я не приду, меня сочтут дезертиром.
– Тебе пора убираться из Лондона, – строгим тоном заявил я. – Неважно куда.
– Даже если я и уеду, Гудрик не оставит этого дела в покое. В наши дни за дезертирство можно попасть на виселицу.
Прежде чем я успел ответить, к моему локтю кто-то прикоснулся. Это была Бесс Кафхилл, вновь облачившаяся в черное платье. Она явно волновалась.
– Я не опоздала? – спросила старая служанка. – Я уж боялась, что заблужусь среди этих домов и переулков…
– Нет, мистрис Кафхилл. Пойдемте, нам уже пора. А о твоих делах, Джек, мы переговорим после слушания, – сказал я.
Мы поднялись по лестнице и прошли под гербом. Я с облегчением увидел преподобного Бротона, сидевшего на скамье в своей сутане, невозмутимого и решительного. Находившийся чуть дальше Винсент Дирик, увидев меня, чуть качнул головой, словно удивляясь неразумности всей ситуации. Расположившийся возле него молодой Сэмюэль Фиверйир перекладывал бумаги в большой папке.
– Доброе утро, – поздоровался я с ними, возможно, не самым приветливым образом, так как почти всю ночь волновался из-за Барака и Эллен.
Бесс встревоженно посмотрела на Дирика.
– Где будет происходить слушание, сэр? – осторожно спросила она. Мой оппонент кивнул на дверь суда:
– Вон там, мадам. Но не беспокойтесь, – добавил он с пренебрежением, – долго мы там не задержимся.
– Вот что, брат Дирик, – проговорил я с укором. – Как защитник, вы не имеете права разговаривать с подателем иска.
Мой коллега фыркнул:
– Вы хотите сказать: с личным представителем скончавшегося подателя иска.
Барак тем временем подошел к Фиверйиру:
– Ну и груду бумаг ты понаписал!
– Поболее твоей будет, – согласился клерк тоном праведного возмущения, обратив взгляд к узенькой стопке бумаг, принесенной моим помощником.
– Ну, моей-то всегда хватает для нужной работы. Так моя жена говорит, кстати, – отпарировал Джек.
Заметно смутившийся Фиверйир указал тонким пальцем на принесенные им документы:
– Они перевязаны красной лентой. А в суде по делам опеки используется черная.
Он кивнул в сторону черной повязки, которой были перехвачены его собственные бумаги.
Дирик оживился.
– Бумаги подателя иска перевязаны лентой не того цвета? – Он посмотрел на меня. – Мне приходилось слышать о делах, которые отказывались принимать к рассмотрению в Опекунском суде за меньшие ошибки.