Барак нахмурился:
– Неужели у опекаемых детей нет защиты?
Уличные дети и вообще бедствия обездоленных детей всегда привлекали его внимание.
– Очень немного. Опекун заинтересован в том, чтобы подопечный был жив, ибо в случае смерти последнего опека кончается. Кроме того, он обязан устроить образование подростка. Но вот женить или выдать замуж подросшего подопечного он может, в большей или меньшей степени, по собственной воле.
– То есть дети находятся словно в ловушке? Беспомощные в терновнике?
– Суд обладает властью надзора. У него можно попросить защиты от плохого обращения с подопечными, как это сделал Майкл Кафхилл. Однако суд не любит вмешиваться, поскольку опекунство приносит доход. Завтра я схожу в опеку. Вполне возможно, мне придется подмазать чью-то ладонь, чтобы посмотреть все бумаги. И, раз уж я буду там, – я глубоко вздохнул, – то попробую получить копию документа, удостоверяющего безумие Эллен. Документа девятнадцатилетней давности.
Джек посмотрел на меня серьезными глазами:
– Эта Эллен становится для тебя чем-то вроде личного порока. Слабость наделяет некоторых людей странной разновидностью силы, как тебе, конечно, известно. Кроме того, она хитра, как и многие безумцы.
– Если удастся узнать что-нибудь о ее семействе, это может оказаться шагом вперед. Возможно, мне удастся найти человека, который будут заботиться о ней. И снимет с меня это бремя.
– Ты говорил, что Эллен была изнасилована. Возможно, это сделал один из членов ее собственной семьи.
– Не обязательно. Если дело Кертисов будет принято к рассмотрению, мне, быть может, потребуется съездить в Портсмут, чтобы снять показания. Возможно, мне придется сделать крюк в Сассекс.
Барак приподнял бровь:
– В Портсмут? Я слышал, что туда отправили уйму солдат. Возможно, французы высадятся именно там.
– Я знаю это. Королева сказала мне, что шпионы короля утверждают, будто бы планируется именно это. Но имение Хоббеев находится в нескольких милях к северу от города.
– Я бы съездил с тобой, однако не могу оставить Тамасин. Во всяком случае, сейчас.
Я улыбнулся:
– И не думай об этом. Но помоги мне со слушанием по делу Майкла Кафхилла.
– Странно, что он покончил с собой, подав это прошение. Как раз тогда, когда мог бы что-то сделать для юного Кертиса.
– Ты хочешь сказать, что его убили? Я думал об этом. Однако его мать говорит, что никто больше не знал о его прошении. Кроме того, она узнала почерк на записке. – Я передал помощнику клочок бумаги, и он принялся внимательно его изучать.
– По-прежнему странно, – пробормотал он затем. – Не вредно будет сходить в тот дом, где останавливался Майкл, и задать там несколько вопросов.
– А ты сможешь сделать это завтра?
Барак улыбнулся и кивнул. Он любил работу подобного рода и умел ее делать. Умел разыскивать факты на мостовой.
– Кроме того, придется посетить прежнюю церковь семейства Кертисов, посмотреть, там ли обретается старый викарий, – продолжил я.
– Первым делом.
– Давай-ка, я запишу тебе адреса…
Когда я повернулся к Джеку, чтобы передать ему бумагу, он посмотрел на меня с легкой ехидцей.
– Что такое? – удивился я.
– Это дело расшевелило кровь в твоих жилах, не так ли? Я уже замечал, что тебе становится скучно.
Но в следующий миг Барак услышал голос жены и распрямился. Мы подошли к двери. Тамасин уже стояла за ней с улыбкой на лице. А Гай явно был довольнее, чем все последние дни.
– С моей девочкой все в порядке, – проговорила молодая женщина. – С моей маленькой Джоанной.
– С моим маленьким Джоном, – возразил ей Джек.
– Но ты уже тяжела, Тамасин, – предупредил ее медик. – Не стоит препираться из-за пустяков.
– Да, доктор Мальтон, – со смирением ответила та.
Барак взял ее за руку:
– То есть ты намереваешься слушаться доктора Мальтона, а не собственного мужа и господина, так?
Его супруга улыбнулась:
– Надеюсь, мой добрый муж и господин проводит меня домой. Если он не нужен вам, сэр, – добавила она, повернувшись ко мне.
Когда, погрузившись в легкую дружескую перепалку, они оставили дом, врач улыбнулся:
– Тамасин говорит, что Джек слишком нервничает.
– Что ж, я получил новую работу, которая займет его. – Я положил ладонь на плечо друга. – Именно это, Гай, необходимо и тебе самому… ты должен вернуться к работе.
– Еще не пришло время, Мэтью. Я слишком… устал. A теперь мне надо снова вымыть руки. В отличие от многих моих коллег, я полагаю важным избавляться от любых скверных гуморов.
Он снова поднялся наверх. А я ощутил внезапную тяжесть печали: о Гае, об Эллен, о незнакомом мне парнишке Хью Кертисе, о бедном Майкле Кафхилле… И чтобы несколько упорядочить все эти думы, я решил пройтись по саду.
Обойдя дом сбоку, я наткнулся на Колдайрона, рубившего дрова топором. Побагровевшее лицо его было покрыто потом, стекавшим мимо глазницы на нос. Джозефина стояла возле отца, нервно ломая пальцы. Казалось, что она вот-вот разрыдается.
– Горбуны, – говорил Вильям, – и всякие темнокожие, и беременные шлюшки, падающие на лестнице, чтобы показать свой огромный живот…
Звук моих шагов заставил его вздрогнуть и оглянуться. Глаза Джозефины округлились, а рот приоткрылся.
Посмотрев на эконома, я холодно промолвил:
– Тебе повезло, что со мной нет Барака. Если бы он услышал, как ты называешь его жену, боюсь, тебе пришлось бы познакомиться с острым концом этого топора.
Обойдя Вильяма, я направился прочь. Я готов был выгнать этого типа прямо сейчас, однако полные предельного страха глаза его дочери остановили меня.
Глава 5
Примерно через час мы с Гаем сели за ужин. Колдайрон, при всех его недостатках, был недурным поваром, и мы отобедали свежими речными угрями под масляным соусом. Держался эконом, пожалуй, даже подобострастно и прислуживал нам с опущенными долу глазами.
Когда он оставил комнату, я рассказал Мальтону о моей встрече с королевой и деле Кертисов, упомянув и о том, что если мне придется съездить в Хэмпшир, то я сумею кое-что разузнать о прошлом Эллен.
Друг пристально посмотрел на меня карими глазами, подумал мгновение и произнес:
– Тебе следовало бы сказать ей, что ты понимаешь причины ее отношения к тебе и что никаких оснований для надежды у нее нет.
Я энергично помотал головой:
– Я боюсь последствий этих слов. Кроме того, если я перестану посещать ее, она останется в одиночестве.