Когда они оба легли спать, я вспомнила про вторую бутылку и открыла ее. Я сидела на диване и смотрела телевизор, убавив звук до минимума, чтобы им не было слышно. Я не могу вспомнить, что именно я смотрела, но в какой-то момент, должно быть, чувствовала себя ужасно одинокой, или, наоборот, счастливой, или еще что, потому что мне вдруг захотелось с кем-то поговорить. Наверное, потребность в общении оказалась столь сильной, что не удовлетворить ее я просто не могла, а кроме Тома, позвонить мне было некому.
Я ни с кем не хочу разговаривать, кроме Тома. Если верить журналу вызовов на моем телефоне, я звонила четыре раза: в 11.02, 11.12, 11.54 и 12.09. Судя по продолжительности звонков, я оставила два сообщения. Не исключено, что он даже ответил, но я не помню, говорила ли с ним. Мне кажется, что в первом сообщении я просила его перезвонить. Во втором, возможно, тоже, так что ничего страшного.
Поезд, дернувшись, остановился на красный сигнал, и я посмотрела в окно. Джесс сидела во внутреннем дворике и пила кофе. Она положила ноги на стол и, откинув голову, загорала. Позади нее мелькнула тень, кто-то двигался: наверное, Джейсон. Мне захотелось хотя бы мельком увидеть его красивое лицо. Я хочу, чтобы он вышел, встал позади нее, как обычно, и поцеловал в макушку.
Он не выходит, и она наклоняет голову вперед. Сегодня она двигается как-то по-другому, будто на нее давит какая-то тяжесть. Я мысленно прошу его выйти к ней, но электричка дергается и начинает движение,
а он по-прежнему не выходит, и она сидит одна. И вдруг, не отдавая себе в этом отчета, я начинаю смотреть уже на свой дом и не могу отвести взгляда. Стеклянные двери распахнуты, и кухню заливает свет. Я не могу сказать, на самом деле не могу, вижу ли я все это в действительности или мне только кажется: это он, стоя у раковины, моет посуду? А на кухонном столе в веселом детском креслице сидит их маленькая дочка?
Я закрываю глаза, и тьма расползается, пока не перерастает из чувства печали в нечто худшее. Я вспомнила! Я не просто просила его перезвонить мне. Теперь я помню, что плакала. Я сказала ему, что до сих пор его люблю и буду любить всегда. Пожалуйста, Том, пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой! Мне плохо без тебя! Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет!
Я должна принять это. Какой смысл делать вид, что ничего такого не было? Я буду чувствовать себя ужасно весь день. Это будет накатывать волнами – то сильнее, то слабее, то снова сильнее: спазм в животе, приступ стыда, краска, заливающая лицо. Я с силой сжала веки, будто могла заставить все это исчезнуть. И весь день напролет я буду убеждать себя, что не случилось ничего страшного. Это не самое плохое, что я cделала в жизни. Это не сравнить с тем, как я упала на улице или набросилась с криком на незнакомого человека. Это не сравнить с унижением мужа, когда я летом на барбекю оскорбила жену одного из его друзей. Или с тем, как мы однажды вечером поругались дома, и я пыталась ударить его клюшкой для гольфа и сбила кусок штукатурки в коридоре возле спальни. Или с тем, как я вернулась на работу после трехчасового перерыва на обед и, шатаясь, шла через офис у всех на глазах, а Мартин Майлз отвел меня в сторону и отправил домой. Я читала книгу одной бывшей алкоголички, в которой она
описывала, как занималась оральным сексом на оживленной лондонской улице с двумя разными мужчинами, с которыми только что познакомилась в ресторане. Прочитав это тогда, я подумала, что еще не настолько плоха. Вcе дело в том, на какую высоту поставить планку допустимого.
Вечер
Я думала о Джесс весь день, не в состоянии ни на что переключиться от увиденного утром. Что заставило меня подумать, что у них что-то не так? На таком расстоянии я не могла разглядеть выражения ее лица, но по ее виду чувствовалось, что она была одна. И не просто одна – одинока. Может, так и было; может, он отправился в одну из тех жарких стран, куда летает спасать жизни. И она скучает по нему, беспокоится, хотя и знает, что по-другому он не может.
Конечно, она скучает по нему, так же как и я. Он добрый и сильный, каким и должен быть настоящий муж. И их союз тоже настоящий. Я вижу это и знаю, как они живут. Сила и забота, которые он излучает, вовсе не означают, что она слаба. Ее сила в другом: ее интеллект настолько высок, что постоянно поражает и восхищает его. Чтобы проанализировать какую-то проблему, добраться до ее сути и разложить все по полочкам, ей требуется меньше времени, чем обычному человеку – поздороваться. На вечеринках он часто держит ее за руку, хотя они вместе уже много лет. Они уважают и никогда не унижают друг друга.
Сегодня вечером я чувствую себя абсолютно разбитой. Я не выпила ни капли спиртного. Бывают дни, когда мне так плохо, что мне обязательно нужно выпить; бывают дни, когда мне так плохо, что пить я не могу. Сегодня
сама мысль об алкоголе вызывает тошноту. Но быть трезвой на вечернем поезде, особенно в такую жару – задача не из легких. Каждый дюйм моей кожи покрыт пленкой пота, во рту пересохло, глаза чешутся от попавшей в них туши для ресниц.
У меня в сумке загудел телефон, отчего я невольно вздрогнула. Две девушки, сидящие напротив, посмотрели на меня, а потом переглянулись с хитрой улыбкой. Не знаю, что они обо мне подумали, но уверена, что ничего хорошего. Пока я доставала телефон, сердце готово было выскочить из груди. Я понимаю, что ничего хорошего от звонка ждать не приходится. Либо Кэти своим праведным голосом поинтересуется, не стоит ли на сегодня сделать перерыв со спиртным, либо мама сообщит, что на следующей неделе будет в Лондоне, встретит меня возле офиса и мы сможем вместе пообедать. Я смотрю на экран. Это Том. Секунду я раздумываю, потом отвечаю.
– Рейчел?
В первые пять лет нашего знакомства он никогда не называл меня Рейчел, только Рейч. Иногда Шелли, потому что знал, что я этого терпеть не могу. Его забавляло наблюдать, как я сначала раздражалась, а потом тоже невольно начинала хихикать, не в силах удержаться при звуках его заразительного смеха.
– Рейчел, это я. – Его голос звучит глухо, и чувствуется, что он сам на взводе. – Послушай, ты должна положить этому конец.
Я молчу. Электричка замедляет ход, мы почти напротив дома, моего старого дома. Я хочу сказать ему, чтобы он вышел во двор и встал на лужайке. Мне хочется его увидеть.
– Пожалуйста, Рейчел, ты не можешь вот так мне постоянно звонить! Ты должна взять себя в руки.
У меня в горле стоит комок, гладкий и твердый, как галька. Я не могу глотать. Не могу говорить.
– Рейчел? Ты меня слышишь? Я знаю, что у тебя не все в порядке, и мне тебя жаль, действительно жаль, но… Я ничем не могу тебе помочь, а эти постоянные звонки очень расстраивают Анну. Понимаешь? Я не могу тебе больше помочь. Походи на собрания анонимных алкоголиков или еще что. Пожалуйста, Рейчел. Сходи туда прямо сегодня после работы.
Я стягиваю грязный пластырь с кончика пальца и смотрю на бледную сморщенную плоть с засохшей кровью у края ногтя. Я надавливаю на порез большим пальцем правой руки и чувствую, как рана открывается вновь, отдаваясь острой и горячей болью. У меня перехватывает дыхание. Из раны начинает сочиться кровь. Девушки, сидящие напротив, смотрят на меня с ужасом.