Майя Плисецкая - читать онлайн книгу. Автор: Мария Баганова cтр.№ 22

«Вы говорите, одноактный балет? На сорок минут? — задумалась Фурцева. — Это будет маленький «Дон Кихот»? Верно? В том же роде? Праздник танца? Испанские мотивы? Я посоветуюсь с товарищами. Думаю, это не может встретить серьезных возражений», — заверила министр. И приглашение было получено!

Майя торжествовала.

Кармен обсуждали на кухне на русско-английско-испанском диалекте, одновременно перекусывая чем Бог послал. Плисецкая танцевала — прямо посреди обеда, с куском курицы во рту — каждый новый эпизод, придуманный Альберто. Танцевала совсем как в детстве — исполняя сразу же все роли.

Алонсо, хорошо знакомый с социалистическими реалиями, хотел прочесть историю Кармен как гибельное противостояние своевольного человека, рожденного свободным, тоталитарной системе всеобщего раболепия. Системе, диктующей нормы фальшивых взаимоотношений, извращенной, лживой морали, прикрывающей самую обычную трусость. Жизнь Кармен — коррида, битва насмерть, за которой наблюдает равнодушная публика. Кармен — вызов, восстание. Ослепительная — на сером фоне!..

Мечта сбылась в рекордные сроки — уже 20 апреля 1967 года на сцене Большого театра состоялась премьера «Кармен-сюиты». Прекрасные декорации создал знаменитый театральный художник, двоюродный брат Плисецкой, Борис Мессерер. Его работа органично сочеталась с раскрывавшимся перед зрителями действием, помогая донести до зала главную идею спектакля.

Оркестр играл с непритворным увлечением: пьеса пришлась им по вкусу. «Смычки взлетали вверх-вниз, вверх-вниз, ударники лупили в свои барабаны, звонили в колокола, ласкали невиданные мною доселе экзотические инструменты, верещали, скрипели, посвистывали. Вот это да!..» — восхищалась тем вечером Майя Михайловна. «Музыка целует музыку», — позже сказала о «Кармен-сюите» Белла Ахмадулина.

Но на этот раз успех обернулся скандалом. На такой эффект Плисецкая не рассчитывала. «На премьере мы ах как старались! Из кожи лезли. Но зал Большого был холоднее обычного. Не только министр Фурцева и ее клевреты, а и добрейшая ко мне московская публика ждали второго «Дон Кихота», милых вариаций на привычную им тему. Бездумного развлечения. А тут все серьезно, внове, странно». А еще порой страшно и очень эротично. Кармен завлекает Хосе, откровенно с ним флиртует. Движения офицера скованны, вымуштрованы. Двор фабрики — или арена для корриды — слишком уж напоминает тюремный. Одна из работниц подает Кармен маску — символ лицемерия, которую та презрительно отбрасывает. Арестовывая Кармен, Хосе требует, чтобы она дала ему руку, — а та кокетливым движением кладет в его ладонь ножку. А потом этой же ножкой томно обвивает его торс. Это же секс! Это приглашение! О, такого Москва еще не видела: секса в СССР, как известно, не было. Публика опешила. «Аплодировали больше из вежливости, из уважения, из любви к предыдущему. А где пируэты? Где шене? Где фуэте? Где туры по кругу? Где красавица-пачка проказливой Китри? Я чувствовала, как зал, словно тонущий флагман, погружался в недоумение.» — так описала сама Плисецкая тот памятный вечер.

Да, вопреки ее ожиданиям советские зрители, слегка шокированные новизной балета, поначалу восприняли его с недоумением. Второй спектакль был намечен через день — 22 апреля, и тут пришло известие, что его отменяют. Плисецкая снова бросилась к Фурцевой, но наткнулась на холодный прием: «Это большая неудача, товарищи. Спектакль сырой. Сплошная эротика. Музыка оперы изуродована. Надо пересмотреть концепцию. У меня большие сомнения, можно ли балет доработать. Это чуждый нам путь.»

Балерина упрашивала, уговаривала, искала аргументы. Министр долго оставалась непреклонной. Решилось все достаточно странным образом: «У нас, Екатерина Алексеевна, завтра уже банкет в Доме композиторов оплачен. Все участники приглашены, целиком оркестр. Будет спектакль, не будет — соберется народ. Не рождение отпразднуем, так поминки. Пойдет молва. Этого вы хотите? Наверняка «Голос Америки» на весь мир советскую власть оконфузит.»

Это подействовало. Фурцева замялась, стала искать компромиссы. А Майя подливала масла в огонь: как отреагирует товарищ Фидель Кастро, узнав, что в СССР запретили балет ведущего кубинского балетмейстера? Аргумент был весомым. Госпожа министр колебалась.

— Я сокращу любовное адажио, — обещала Плисецкая. — Все шокировавшие вас поддержки мы опустим. Вырубку света дадим.

Пришла помощь и со стороны. Одним из немногих, кому сразу же и безоговорочно понравился новый спектакль, был композитор Дмитрий Шостакович, не поленившийся донести свое мнение до Министерства культуры, и главное — до амбициозной, но слишком зашоренной, боящейся любой новизны Екатерины Фурцевой. Он позвонил в министерство и высказал свои восторги. И постепенно Фурцева смягчилась, только потребовала обязательно убрать поддержки и поменять костюмы, прикрыв голые ляжки. «Это сцена Большого театра, товарищи!..»

И второй спектакль состоялся. Хоть и с купюрами! На взлете струнных, на самой высокой поддержке, когда балерина замирала в эротичном арабеске, обвивая ногой бедра Хосе, падал занавес, и только музыка доводила адажио до конца.

Потом был третий спектакль, четвертый. Московская публика начала помаленьку привыкать к новшеству. От спектакля к спектаклю нарастал успех. Но за границу «Кармен» все-таки не пустили, обвинив в «формализме». Уж слишком эпатирующим было это действо. «Кармен» не разрешили показать на выставке «Экспо-67» в Канаде, в культурную программу которой входили гастроли балетной труппы Большого театра. Запретили показывать в последний момент, когда уже и декорации отправили. Плисецкая снова боролась, скандалила, угрожала вовсе уйти из театра, сама отказалась от гастролей — но на этот раз чуда не случилось. Фурцева была неумолима — нельзя! «Вы — предательница классического балета!» — объявила она Плисецкой. Та из упрямства отказалась от гастролей и в Канаду не поехала. Но из театра не ушла, лишь погрозилась.

Проигрывать своевольная прима не привыкла, от перенесенного стресса Майя Михайловна серьезно заболела. Уехала на дачу, никого не хотела видеть, только на спектакли возвращалась, на свою любимую «Кармен».

Помог, сам того не зная, Косыгин — Председатель Совета Министров СССР. Он посетил «Кармен», вежливо поаплодировал, удалился. Фурцева, встретив Щедрина в коридоре министерства, поинтересовалась: «Я слышала, что «Кармен» посетил Алексей Николаевич Косыгин. Верно? Как он отреагировал?»

Щедрин не растерялся, сблефовал, даже приврал немного: «Замечательно реагировал. Алексей Николаевич позвонил нам после балета домой и очень похвалил всех. Ему понравилось.»

Проверять Фурцева не стала — побоялась, поверила на слово. Ей даже и в голову не пришло, что далеко не все в словах композитора, зависимого от нее, могущественной чиновницы, — правда.

«Кармен» шла спектакль за спектаклем. Постепенно зрители прониклись любовью к новому балету, власти перестали возмущаться. Давний поклонник Майи Плисецкой поэт Андрей Вознесенский даже статью посвятил этому спектаклю. Он написал: «Впервые в балерине прорвалось нечто — не салонно-жеманное, а бабье, нутряной вопль. В «Кармен» она впервые ступила на полную ступню. Не на цыпочках пуантов, а сильно, плотски, человечьи».