Труба и другие лабиринты - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Хазин cтр.№ 21

И больше не сказал ни слова во все время, пока визжали пилы и сновали у дома подъемники МЧС, пока срезали снизу вверх сводчатые, остекленевшие ломти, пока глазели зеваки, как обваливаются они в мешки под веселый, мастеровитый матерок.

К утру все было чисто.

Через день возобновили плановые работы, оштрафовали Урочковых и Волотовских, и заочно – зятя их Сливченко, без лишних прений и разбирательств.

Жизнь потекла прежним руслом.

И только Шафиров ходил мрачнее тучи, и вскоре признался соседям, что помутились глаза и сердце его, точно тенью, от страха [82] .

Боюсь, проговорил он, просочится тайна и уйдет самотеком. Ведь строители – чужаки: закончат отделку и утекут себе в угорские земли, а вот спасатели были здешние. Входили в дом, по стене лазали, кружили вокруг да около – вроде бы и проверенные, но кто скажет, что усмотрели, кто поручится за их языки? Да и любопытствующих с улицы нанесло немало – разве уследишь за каждым? И ведь не то страшно, что будут болтать, а то, что никогда не знаешь, где поджидают жадные до чужого. И значит, еще и еще раз: готовность – прежде всего, повторил он, держась за сердце, и оглядел соседей. И они увидели, что мутны глаза его, и перстень потускнел, и поняли: опять придумал что-то совоголовый Шафиров.

И на другой день, под вечер, он сам пошел по квартирам и говорил: с иными по одиночке, с кем – по трое, а иногда – с целым этажом.

И говорил с ними девять дней и ночей, и сказал девяносто девять тысяч слов.

«Откуда ваше богатство?» – спросят у вас. Не важно, кто. Могут спросить. А если спросят, отвечайте: «Нетрудно сказать».

И говорите так: с прошлой зимы, а точнее едва ли кто скажет, потому как у всякого венца два отца, а беда всегда сирота. А к нам, мол, пришла беда, откуда не ждали, да никто не хотел открывать ворота, зато ударилась беда оземь и обернулась удачей – по слову пословицы: не было б счастья, да несчастье помогло.

А у нашего счастья отец один, а пасынков да падчериц много. И потому имени не назовут, сказок наплетут, а правду сокроют.

Было же – скажете – так.

Прошлой зимой, в морозы, под вечер, явился в дом человек. Чужой. В долгополом пальто, но с голой головой. Ходил по этажам, звонил в звонки, колотил в косяки – кого-то искал. Но был хмелен, почти несловесен – а те слова, что удавалось разобрать, казались темны, невнятны, угарны. Только ясно было, что человек заблудился, ошибся, попал не туда.

И где-то ему не открыли вовсе, где захлопнули дверь перед носом, а кое-где, похоже, дали толчка.

И он пошел из дома вон, но до выхода, видно, не дотянул. Упал или присел на пол прямо у входной двери в подъезде – и так, полусидя спиной к стене, заснул.

А был подъезд в те времена вонюч и, как всегда, затоплен грязью да не протоплен теплом. И человек протянул ноги по одежке своей почти к самому порогу, так что приходилось переступать всякому входящему.

И вот кто-то, проходя, сжалился и вызвал скорую. А кто – уже никогда не узнать: чем чаще спрашивают, тем больше имен называют в ответ, тем горячее становятся ответчики, а правда тонет все глубже.

Скорая меж тем оказалась нескорой. И собрались некоторые сердобольные над лежащим, говоря: что же? Вот уж второй час пошел, а человек остывает на каменном полу. И видно, что не бродяга, не пропойца [83] , хотя и без шапки: пальто дорогое, заморского кроя, ботинки тонкой кожи, надушенный шарф… И, собравшись, подняли его и отнесли в квартиру. А в какую, куда – теперь уже никто не скажет.

Едва уложили замерзавшего на лоскутное одеяло [84] – появились доктора. Стали выспрашивать, кто вызвал помощь и кем приходится лежащий на одеяле хозяевам. И, не дознавшись, велели раздеть лежащего до пояса, осмотрели, пощупали, растерли нашатырем и сделали укол. Лежащий открыл глаза, постонал, огляделся и тут же снова уснул, посапывая ровно.

И доктора засобирались, говоря, что ни в какую больницу никого не берут, поскольку нет здесь ни ран, ни угроз для жизни, ни показаний к стационару, а просто человек упился, обделался, промерз. Да и куда везти неизвестно кого – того, у кого нет ни документов, ни кошелька, ни ключей? И попеняли сердобольным, что не скорую надо бы вызывать, а, скорее, милицию, и пригрозили просившим, что наложат штраф за ложный вызов, если будут упорствовать – и уехали, пожимая брезгливо плечами.

А незваный гость заночевал невольно в чужом дому.

А наутро открыл глаза – и заговорили с ним, но оказалось, что не может он пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком. И стали спрашивать его записками, но ничего не добились: с ночи оставил его, похоже, дар речи, а сам он лишь мычал и заикался без слов, и отворачивал лицо, и плакал горько.

Тогда опять заспорили, не вызвать ли еще одну бригаду, не сообщить ли властям, не призвать ли правоохранителей? Но кто-то – хотя и неизвестно, кто – остановил нетерпеливых, говоря: кому сдадим его? Что сделают с таким в застенке или в больнице – и подумать страшно, и что ждет его тогда, как не морг или скорбный дом? Не пропал еще человек, а там совсем пропадет. И решили подождать, поскольку снова заснул незнакомец, и не было от него ни хлопот, ни беспокойства.

А на другой день, к вечеру, обрадовались, увидев, как поднялся он на подушке и услышав голос его. Но, обрадовавшись, тут же испугались пуще прежнего – поняли, что речь вернулась к нему, а память заплуталась где-то и даже имени собственного не удержала: ничего не стал просить очнувшийся у тех, кто склонился над ним, а только спрашивал, откуда пришел он, и где был путь его, и куда привел.

И зашептались опять: не пора ли избавиться от приживалы, ибо кому по силам такое бремя, и кто скажет, что на уме у беспамятного? А иные стояли на своем, говоря: в беде человек, и видно, что слаб, и не похож на проходимца, а, скорее, на ограбленного – и шапку смахнули, и карманы вычистили, и хорошо еще, не раздели совсем, и часы почему-то стянуть не успели, а часы, между прочим, хоть и встали, но стоят дороже любой из квартир на Завражной.