Везде из ровиков вынырнули, зашевелились над брустверами
головы. Выхватывая панораму из-за пазухи, первым выкарабкался на огневую
позицию младший сержант Чубариков; длинная шея вытянута, выпуклые глаза с
опасением оглядывали небо за рекой, где оставшиеся "юнкерсы" еще
обстреливали из пулеметов тыловые дороги в степи.
– К бою!..
И, выталкиваемые этой командой из ровиков, стали бросаться к
орудиям солдаты, механически срывали чехлы с казенников, раскрывали в нишах
ящики со снарядами; спотыкаясь о комья земли, заброшенные на огневые бомбежкой,
тащили ящики поближе к раздвинутым станинам.
Младший сержант Чубариков, сдернув рукавицы, быстрыми
пальцами вставлял в гнездо панораму, торопя взглядом возившийся со снарядами
расчет, и старательно-торопливо начал протирать наводчик Евстигнеев резиновый
наглазник прицела, хотя в этом сейчас никакой не было надобности.
– Товарищ лейтенант, фугасные готовить? - крикнул
кто-то из ниши запыхавшимся голосом. - Пригодятся? А? Фугасные?
– Быстрей, быстрей! - торопил Кузнецов, незаметно для
себя ударяя перчаткой о перчатку так, что больно было ладоням. - Отставить фугасные!
Готовить бронебойные! Только бронебойные!..
И тут краем зрения поймал две головы, надоедливым
препятствием торчавшие из ровика. Это ездовые Сергуненков и Рубин стояли в
рост, не вылезая, смотрели на расчет: Сергуненков - с нерешительностью, облачко
рвущегося дыхания выдавало волнение; Рубин - исподлобья, чугунно-тяжелым
взглядом.
– Что? - Кузнецов поспешно шагнул к ровику - Как с
разведчиком?
– Перевязали его… Кровью он, видать, истек, - сказал
Сергуненков. - Умрет. Затих…
– Не умрет! Чего ему умирать? - загудел Рубин с
равнодушием человека, которому это надоело. - Все бредил, вроде там перед
немцами еще семь человек осталось. Ерои!.. Сходили, называется, в разведку.
Смехи!
Разведчик по-прежнему полулежал в ровике, запрокинув голову,
с закрытыми глазами; весь маскхалат был в темных пятнах; предплечье уже
забинтовано.
– А ну-ка оба - взять разведчика! И на энпэ к
Дроздовскому! - приказал Кузнецов. - Немедленно!
– А как же кони, товарищ лейтенант? - вскрикнул
Сергуненков. - К коням мы должны… Не разбомбило бы их. Одни кони…
– Танки, значит, прут? - поинтересовался Рубин. - Дадут
теперь дрозда! Вот те и разведка! - И грубо толкнул Сергуненкова квадратным
плечом: - Кони! Молчи в тряпочку. Заладил, пупырь! На том свете тебе кони
потребуются, в раю, у Бога!..
Кузнецов не успел ответить Рубину: то, что он успел и мог
подумать о судьбе разведчиков, о злобе Рубина, мгновенно вытолкнуло из сознания
какое-то незнакомое, с надеждой обращенное к нему, ищущее что-то лицо
Чубарикова. Потом увидел облепивший станины расчет, казенник орудия, крепко
притиснутые к коленям снаряды, согнутые под щитом спины и паром дыхания
согреваемые на механизмах пальцы пожилого наводчика Евстигнеева. Во всем этом
была и жалкая незащищенность до первого выстрела, и вместе сжатая до предела
готовность к первой команде, как к судьбе, которая одинаково и равно
надвигалась на них вместе с катящимся по степи танковым гулом.
– Товарищ лейтенант! Чего они не стреляют?.. Почему
молчат? Идут на нас!..
И повышенный звук моторов, ищущее лицо Чубарикова, его
голос, придавленность в позах солдат и готовая вырваться из пересохшего горла
команда открыть огонь (только не ждать, только не ждать!), морозный озноб, неотступно
навязчивая мысль о воде - все это будто сдавило Кузнецову грудь, и через силу
он крикнул Чубарикову:
– Не торопиться!.. Начинать огонь только на постоянном
прицеле! Слышите, на постоянном!.. Ждать! Ждать!..
А уже густо заполненное дымом пространство слева от горящей
станицы было затемнено таранно вытянутым острием вперед огромным треугольником
танков, появлялись и пропадали во мгле их желто-серые квадраты, покачивались
над полосой дыма башни. Метель, поднятая гусеницами, вставала над степью,
вихри, разносимые скоростью, пронизывались соединенными выхлопами искр.
Железный лязг и скрежет, накаляясь, приближались, и теперь заметнее было
медленное покачивание танковых орудий, пятна снега на броне.
Но там, в приближающихся танках, у прицелов, терпеливо выжидали,
не открывали огня, зная наверное силу своей начатой атаки, заставляя наши
батареи первыми обнаружить себя. Над этой катящейся с гулом массой машин
неожиданно вырвалась в небо, сигналя, красная ракета, и треугольник начал
распадаться на танковые зигзаги. Пронизывая пелену мглы, по-волчьи стали
вспыхивать и гаснуть фары.
– Зачем фары зажгли? - крикнул, обернув ошеломленное
лицо, Чубариков. - Огонь вызывают? Зачем, а?..
– Волки, - с придыханием выговорил наводчик Евстигнеев,
стоя на коленях перед прицелом. - Чисто звери окружают!..
Кузнецов видел в бинокль: дым пожаров, растянутый из станицы
по степи, странно шевелился, дико мерцал красноватыми зрачками; вибрировал рев
моторов; зрачки тухли и зажигались, в прорехах скопленной мглы мелькали низкие
и широкие тени, придвигаясь под прикрытием дыма к траншеям боевого охранения. И
все до окаменения мускулов напряглось, торопилось в Кузнецове: скорей, скорей
огонь, лишь бы не ждать, не считать смертельные секунды, лишь бы что-нибудь
делать!
– Товарищ лейтенант!.. - Чубариков, не выдержав,
отодвигаясь на животе по брустверу от наползающих огненных зрачков, обернул
молодое озябшее лицо, голова задвигалась на тонком стебле шеи. - Девятьсот
метров… товарищ лейтенант… Что же это мы!..
– Мне танков не видно, младший сержант! Мне дым
застит!.. - крикнул Евстигнеев, отклоняясь от прицела.
– Еще, еще двести метров, - ответил с хрипотцой
Кузнецов, убеждая и себя, что нужно во что бы то ни стало вытерпеть эти двести
метров, не открывать огня, и в то же время удивляясь точности глазомера
Чубарикова.
– Товарищ лейтенант! Комбат вас… Спрашивает:
"Почему не открываете огонь? Что случилось? Почему не открываете?"
Связист Святов, привстав, возник из окопчика; шапка еле
держалась на белесой голове, сдвинутая тесемкой от трубки; зажимая ее
рукавицей, он словно бы ртом хватал команды по телефону, речитативом повторял:
– Приказ открыть огонь! Приказ открыть огонь!
"Нет, подождать. Еще бы подождать! Что он там - не видит? не знает, что
такое первые выстрелы?.. Сразу откроем себя - и всё!"
– Дайте-ка, дайте, Святов! - Кузнецов кинулся к ровику,
оторвал трубку от розового уха связиста и, улавливая горячо толкнувшуюся из
мембраны команду, крикнул: - Куда стрелять? В дым? Заранее обнаружить батарею?
– Видите танки, лейтенант Кузнецов? Или не видите? -
взорвался в трубке голос Дроздовского. - Открыть огонь! Приказываю: огонь!..
– Я лучше вижу отсюда! - ответил шепотом Кузнецов и
бросил трубку в руки Святова.