Дроздовский наморщил лоб, выказывая этим нежелание
выслушивать Давлатяна, и, не дав ему закончить, сказал:
– Об Уханове поговорим как-нибудь потом. Прошу подойти
к столу и вынуть карты!
"Значит, что-то новое, - подумал Кузнецов. - Значит,
ему что-то известно".
Они вынули из полевых сумок карты, развернули их на столе
под неровным керосиновым светом. Наступила тишина. Кузнецов, глядя на карту,
почувствовал виском жарок горячего стекла и так необычно подробно увидел вблизи
Дроздовского, как не видел, пожалуй, ни разу, - самолюбиво-упрямую складку губ,
красивые маленькие уши, твердые зрачки его никогда не улыбающихся глаз, в
озерную прозрачность которых неодолимо тянуло смотреть.
– Час назад мне позвонили с капэ полка, - заговорил
Дроздовский четко. - Как известно, положение впереди нас неустойчивое. Немцы,
вероятно, прорвались, как я понял, в районе шоссе. Вот здесь - правее станицы -
на Сталинград. - Он показал на карте, его нервные руки были не совсем чисто
вымыты, на узких ногтях - мальчишеские заусеницы. - Но точных данных пока нет.
Четыре часа назад из стрелковой дивизии выслана разведка. Это ясно?
– Почти, - ответил Кузнецов, не отрывая взгляда от
заусениц на пальцах Дроздовского.
– Почти - это, знаете, лейтенант, мишура и поэзия
Тютчева или как там еще… Фета, - сказал Дроздовский. - Слушать далее. В конце
ночи, если все будет в порядке, разведка вернется. Ее выход на ориентир - мост.
Вот по этой балке, восточное станицы. Это в районе нашей батареи. Предупреждаю:
наблюдать и не открывать огня по этому району, даже если начнут немцы. Теперь
все понятно?
– Да, - полушепотом проговорил Давлатян.
– Все, - ответил Кузнецов. - Один вопрос: каким образом
немцы могут открыть огонь, когда их впереди в станице езде нет?
Глаза Дроздовского окатили его холодком.
– Сейчас нет, а через пять минут не исключено, -
произнес он с подозрительностью, точно хотел оценить, был ли этот вопрос
Кузнецова сопротивлением его приказу или же вполне естественным уточнением. -
Ясно, Кузнецов? Или еще не ясно?
– Теперь - да. - Кузнецов свернул карту.
– Вам, Давлатян?
– Абсолютно, товарищ комбат.
– Можете идти. - Дроздовский выпрямился за столом. -
Через час буду на батарее, проверю все.
Командиры взводов вышли. Трое разведчиков из взвода
управления, стоявшие около стола, переглядывались, затылками ощущая присутствие
здесь Зои, понимали, что в блиндаже они сейчас лишние, пора идти на НП. Но,
против обыкновения, Дроздовский не торопил их, молча всматривался в незримую
точку перед собой.
– Разрешите идти на энпэ, товарищ лейтенант?
– Идите. И вы. - Он кивнул связисту. - Передайте
Голованову - ровики копать в полный профиль. Ступайте.
Пока я здесь, дежурить у аппарата нет смысла. Когда
потребуетесь - вызову.
Распахнутая в темноту, проскрипела, закрылась дверь,
протопали по берегу шаги разведчиков и связиста, отдаляясь, канули в безмолвную
пустынность ночи.
– Как тихо стало! - сказала Зоя и вздохнула. - Слышишь,
фитиль трещит?..
Теперь они были вдвоем в этой блиндажной тишине, сдавленной
толщей земли, в теплых волнах нагретого печкой воздуха, с звенящим
потрескиванием фитиля в накаленной лампе. Не отвечая, Дроздовский все
всматривался в незримую точку перед собой, и бледное тонкое лицо его
становилось внимательным и злым. Он вдруг проговорил, неприязненно отсекая
слова:
– Чем же это кончится, хотел бы я знать!
– Ты о чем? - спросила она осторожно. - Что, Володя?
Зоя сидела боком к нему на пустом снарядном ящике, держала
руки над раскаленной до багровости железа печкой, прислоняла обогретые ладони к
щекам, из полутьмы блиндажа улыбаясь ему предупреждающе-ласково.
– Интересно, где ты так долго была? - спросил
Дроздовский ревнивым и одновременно требовательным тоном человека, который имел
право спрашивать ее так. - Да, я хочу, - проговорил он, когда она в ответ слабо
пожала плечами, - хочу, чтобы ты не очень уж подчеркивала на батарее нашу
близость, но ты это делаешь слишком! Я тебя нисколько не ревную, но мне не
нравятся твои отношения со взводом этого Кузнецова. Могла бы выбрать, по
крайней мере, Давлатяна!
– Володя…
– Представляю, что было бы, если бы не я, а Кузнецов
командовал батареей! Очень хорошо представляю!..
Он быстро и гибко встал, подошел к ней, весь спортивно
подобранный, прямой, золотисто-соломенные волосы зачесаны надо лбом, открытым,
чистым, даже нежным от цвета волос, и, засунув руки в карманы, искал в ее
напрягшемся, поднятом лице, в ее виноватой улыбке то, что подозрительно
настораживало его. Она поняла и, сбросив с плеч накинутый полушубок, поднялась
навстречу, качнулась к нему и обняла его под расстегнутой шинелью, щекой
потерлась о прохладные металлические пуговицы на гимнастерке. Он стоял, не
вынимая рук из карманов, и она, прижимаясь щекой, слышала, как ударяло его
сердце и сладковато-терпко пахла потом его гимнастерка.
– Мы с тобой равны, - сказала Зоя. - Ты не видел меня
три часа? И я тебя… Но мы не равны в другом, Володя. И это ты знаешь.
Она говорила не сопротивляясь, не осуждая, смотрела мягкими,
отдающимися его воле глазами в непорочную, без единой морщинки белизну его лба
под светлыми волосами; эта юношеская чистота лба казалась ей по-детски
беззащитной.
– В чем же? А, понимаю!.. Не я придумал войну И я
ничего не могу с этим поделать. Я не могу с тобой обниматься на глазах у всей
батареи!
Дроздовский расцепил ее руки, с нерассчитанной силой дернул
книзу и, брезгливо запахивая шинель, отступил на шаг с поджатым ртом. Она
сказала удивленно:
– Какое у тебя брезгливое лицо! Тебе что - так
нехорошо? Зачем ты так больно сжал мне руки?
– Перестань! Ты все прекрасно понимаешь, - заговорил он
и нервно заходил по землянке; тень его заскользила, изламываясь на стене. -
Никто в полку не должен знать о наших с тобой отношениях. Может быть, это тебе
неприятно, но я не хочу и не могу! Я командир батареи и не хочу, чтобы обо мне
ходили всякие глупейшие разговоры и сплетни! Некоторые только злорадствовать
будут, если я покачнусь, только ждут! Почему эти сопляки крутятся вокруг тебя?
– Ты боишься? - спросила Зоя. - Почему ты боишься, что
о тебе не так подумают? Почему же я не боюсь?
– Перестань! Ничего я не боюсь! Но здесь все это
выглядит знаешь как! Думаешь, в батарее мало наушников, которые с радостью сообщат
в полк или в дивизию о наших с тобой… Отлично! - Он неприятно засмеялся. -
Война - а они там на нарах валяются! Голубки! Фронтовые любовники!..