Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная - читать онлайн книгу. Автор: Уолтер Айзексон cтр.№ 133

Хотя Эйнштейн вот-вот должен был отплыть из Нью-Йорка, не было ясно, где он будет жить. Пауль Шварц, немецкий консул в Нью-Йорке, с которым они дружили в Берлине, встретился с Эйнштейном приватно, чтобы удостовериться, что Эйнштейн не планирует вернуться в Германию. “Они протащат вас за волосы по улицам”, – предупредил он28.

Сойти с корабля Эйнштейн должен был в Бельгии. Он предложил друзьям, что дальше отправится в Швейцарию. Эйнштейн планировал, что после открытия в следующем году Института перспективных исследований будет проводить там четыре или пять месяцев в году. Возможно, даже больше. За день до отплытия из Нью-Йорка они с Эльзой, не привлекая внимания, съездили в Принстон, чтобы присмотреть дом для покупки.

Членам семьи Эйнштейн сказал, что единственное место в Германии, которое он хотел бы увидеть еще раз, – это Капутт. Но во время плавания по Атлантике Эйнштейн получил известие, что нацисты под предлогом поиска тайника с оружием для коммунистов вломились к нему в дом. Оружия там не оказалось. Позже они вернулись и конфисковали его любимую лодку, утверждая, что она может использоваться для контрабанды. “Мой летний дом часто удостаивался чести принимать большое количество гостей, – передал он с корабля. – Их всегда встречал радушный прием. И ни у кого не было причины туда вламываться”29.

Новости о налетах на дом в Капутте определили отношение Эйнштейна к его родной Германии. Больше он туда не вернулся. Как только корабль пришвартовался в Антверпене 28 марта 1933 года, он на машине отправился в немецкое консульство в Брюсселе, вернул свой паспорт и (как это было уже раньше, когда он был подростком) объявил, что отказывается от немецкого гражданства. Он также отправил письмо, написанное, когда он плыл через Атлантику, где объявлял о выходе из Прусской академии. “При сложившихся обстоятельствах, – заявил он, – я чувствую, что зависимость от прусского правительства будет для меня непереносима”30.

Это несколько успокоило Макса Планка, девятнадцать лет назад пригласившего Эйнштейна в Академию. “Ваше решение представляется единственно возможным способом достойно разорвать отношения с Академией”, – написал в ответ Планк с почти явно слышимым вздохом облегчения. И вежливо добавил: “Несмотря на глубокую пропасть, разделяющую наши политические взгляды, наши личные дружеские отношения всегда останутся неизменными”31.

Нацистская пресса бурлила, заполненная язвительными антисемитскими выступлениями в адрес Эйнштейна, но Планк надеялся избежать формального разбирательства дела Эйнштейна, чего требовали некоторые из министров правительства. Это было бы и истинной мукой для Планка, и унижением, имеющим историческое значение для Академии. “Возбуждение формальной процедуры исключения Эйнштейна приведет меня к серьезнейшему разладу со своей совестью, – написал Планк секретарю Академии. – Хотя по политическим вопросам у нас с ним и имеются серьезные разногласия, я абсолютно уверен, что в грядущих веках имя Эйнштейна будет прославлено как одна из самых ярких звезд, когда-либо сверкавших в стенах нашей Академии”32.

Увы! Академия не согласилась оставить этого нежелательного субъекта в покое. Нацисты пришли в ярость, поскольку Эйнштейн сам отказался от гражданства и членства в Академии до того, как они смогли отобрать у него и то и другое. И сделал это публично, во всеуслышание, а его поступок обсуждался на первых страницах газет. Поэтому секретарь Академии, симпатизировавший нацистам, выступил с заявлением по этому поводу. Ссылаясь на сообщения прессы относительно некоторых комментариев Эйнштейна, сделанных в Америке (которые на самом деле были очень осмотрительны), он объявил, что Эйнштейн “участвовал в клеветнической кампании” и его действия следует рассматривать “как агитацию в чужой стране”. В заключении говорилось: “Поэтому нет причин сожалеть об отступничестве Эйнштейна”33.

Протест выразил Макс фон Лауэ, старый друг и коллега Эйнштейна. На собрании Академии, состоявшемся на той же неделе, он призвал ее членов дезавуировать действия секретаря. Но никто его не поддержал, даже Габер, перешедший в христианство еврей, один из ближайших друзей и приверженцев Эйнштейна.

Эйнштейн не захотел обойти молчанием эти измышления. “Настоящим я заявляю, что никогда не принимал участия в какой-либо клеветнической кампании”, – ответил он. Он просто говорил правду о положении в Германии, не пересказывая истории о творящихся там злодеяниях. “Я описывал положение дел в Германии как состояние массового психического расстройства”, – написал он34.

К этому времени уже не было сомнений, что это правда. Ранее на той же неделе нацисты призвали к бойкоту всех еврейских коммерческих предприятий и выставили отряды штурмовиков перед дверями еврейских магазинов. Берлинский университет был закрыт для еврейских преподавателей и студентов, их пропуска в университет конфискованы. А нобелевский лауреат Филипп Ленард, давешний противник Эйнштейна, объявил в нацистской газете, что “самый важный пример опасного влияния еврейских кругов на изучение природы был предоставлен герром Эйнштейном”35.

Перебранка между Эйнштейном и Академией становилась все более раздраженной. Один из влиятельных чиновников Академии написал Эйнштейну, что, если он и не распространял активно клеветнические измышления, ему все равно не удалось “встать в ряды тех, кто защищает наш народа от льющихся на него потоков лжи… Доброе слово, сказанное вами, могло бы произвести за границей большой эффект”. Эйнштейн считал это абсурдом. “Выступая так в нынешних обстоятельствах, я, хотя бы и опосредованно, способствовал бы моральному разложению и разрушению всех существующих культурных ценностей”, – ответил он36.

Этот диспут стал чисто теоретическим. В начале апреля 1933 года немецкое правительство издало закон, согласно которому евреи (им считался каждый, у кого евреями были дедушка или бабушка) не могли быть гражданскими служащими, в частности занимать места в Академии или в университетах. Среди тех, кто вынужден был спасаться бегством, было четырнадцать нобелевских лауреатов и двадцать шесть из шестидесяти профессоров теоретической физики страны. Именно ученые, бежавшие от фашизма из Германии и других стран, где они захватили власть, содействовали тому, что союзники, а не нацисты первыми создали атомную бомбу. Это были Эйнштейн, Эдвард Теллер, Виктор Вайскопф, Ганс Бете, Лиза Мейтнер, Нильс Бор, Энрико Ферми, Отто Штерн, Юджин Вигнер, Лео Сциллард и другие.

Планк стремился смягчить политику в отношении евреев. Он даже обратился лично к Гитлеру. “Наша национальная политика не будет ни отменена, ни смягчена даже ради ученых, – гневно ответствовал ему Гитлер. – Даже если увольнение еврейских ученых означает ликвидацию современной немецкой науки, несколько лет мы проживем и без нее!” После этого приема Планк только предостерег других ученых, что не их дело бросать вызов политическому руководству.

Эйнштейн не мог заставить себя сердиться на Планка, который для него был кем-то вроде любимого дядюшки. Даже обмениваясь раздраженными посланиями с Академией, он согласился с просьбой Планка сохранить их личные отношения. “Несмотря ни на что, я рад, что вы относитесь ко мне с прежним дружелюбием и даже сильнейшее давление не омрачило наше отношение друг к другу, – ответил он в строгом и уважительном тоне, как всегда, когда писал Планку. – Эти отношения, чистые и прекрасные, как в древности, продолжатся независимо от того, что, если можно так выразиться, будет происходить в дальнейшем”37.