Мона растерянно хлопает глазами.
– Не знаю. Я еще не успела подумать об этом… А впрочем, – голос девушки снова крепнет, – думаю, все уладится – и с дядей, и с работой, и тем более с соседями. У нас еще есть время, чтобы все обдумать. Мы же не завтра отправляемся…
– Ну, Мона! – сокрушенно вздыхает Эдвин, что должно означать согласие. – Смотри, чтобы потом не жалела. Кто знает, найдем ли мы это золото…
– Что будет, того не миновать, – философски замечает девушка. – Давай лучше прикинем, что нам необходимо для этой поездки.
Разговор молодых людей прерывает неожиданное появление на Набережной брата Моны – рослого на свои пятнадцать лет, по-юношески нескладного паренька в вытертых джинсах и черной футболке. Не обращая ни на кого внимания, он с независимым видом дефилирует вдоль парапета, затем возвращается и только теперь «случайно» замечает сестру и Эдвина.
– А-а, Мона! Вот ты где! – удивленно басит он хрипловатым ломающимся голосом. – А это кто с тобой? Ах, Эдвин… Привет, Эдвин! А я и не заметил вас сразу.
– Привет, Поль! Как жизнь молодая? – улыбается Эдвин.
– Да так себе, помаленьку, – по-взрослому солидно отвечает Поль. Несмотря на пробивающийся на верхней губе пушок и торчащие ежиком коротко остриженные волосы на голове, он разительно похож на сестру: те же широко посаженные глаза с открытым внимательным взглядом, тот же короткий прямой нос, те же полные, слегка припухшие губы.
– Признавайся, тебя дядя послал? – спрашивает напрямик Мона брата.
– Да нет… – мнется Поль. – А вообще-то – да… Он велел сказать тебе, чтобы ты шла домой. Тете надо что-то помочь…
– Поль, но ведь еще детское время! – с деланой укоризной восклицает Эдвин. – Ты бы имел совесть!
– Скажи об этом дяде, – кивает головой паренек в сторону дома с цифрой «1709» на фронтоне. – Кстати, он поручил еще мне посмотреть, с кем гуляет Мона. Не с тобой ли, случаем. Понял? Но вы не подумайте, что я скажу ему правду, – глухо бубнит Поль. – Я не доносчик!
– Поль, ты хороший парень! – без тени насмешки говорит Эдвин. – Мона сейчас придет.
Мы люди честные!
В Морионе за полночь – время, когда сон особенно крепок и сладок. Кажется, в такую позднюю пору вряд ли кто может появиться на улице. Тем более на такой глухой и отдаленной, как Речная, протянувшаяся вдоль тихой Сампы на южной окраине Мориона. Хотя прилагательное «вымершая» давно стало заезженным штампом, в данном случае без него никак не обойтись. Улица действительно кажется вымершей – на ней собаки и те спят, начисто забыв о своих собачьих обязанностях хоть изредка полаивать.
Вдобавок к этому вся улица погружена в непроглядную темень. Лишь одна лампочка светится над воротами торгового склада «Бижутерия и галантерея Р. Томаса». Да и та, будучи убранной под колпак из толстого стекла, едва освещает ведущие на территорию склада металлические ворота из толстых арматурных прутьев и пристроившуюся к ним сбоку крошечную сторожевую будку с окном во всю стену.
В будке, прислонясь спиной к стенке, задрав кверху голову и выставив острый кадык, спит, сидя на табурете, старик-сторож. Перед сторожем висит на стенке старое ружье. Не будет большим преувеличением сказать, что из этого ружья стреляли если не солдаты Наполеона Бонапарта, то уж парижские коммунары наверняка.
И все же спят в эту ночь, оказывается, не все.
Вынырнув из темноты, у ворот склада «Бижутерия и галантерея Р. Томаса» останавливается высокий грузный мужчина в мешковатом костюме и затеняющей лицо широкополой шляпе с чемоданом в руках. Ноги мужчины то и дело подгибаются, и он с трудом удерживает вертикальное положение. Из этого можно сделать вывод, что совсем недавно мужчина принял изрядную дозу горячительного. Бормоча что-то под нос, ночной гуляка стучит ногой по воротам.
Сторож в будке вздрагивает, ударяется затылком о стенку, испуганно хлопает глазами и, вскочив на ноги, хватается за свой мушкет. Увидев у ворот мужчину с чемоданом, он в сердцах чертыхается, сует ружье под мышку, будто это зонтик или трость, и выходит из будки.
– Кого тут еще носит по ночам? – ворчит сторож хриплым со сна голосом. – Чего надо?
– Друг, извини! – с трудом выдавливая из себя слова, мычит подошедший. – Тут, понимаешь, какое дело… Но если ты…
– Не тяни! Говори, что надо! – сердито обрывает незнакомца окончательно проснувшийся сторож и подозрительно оглядывает нежданного гостя с ног до головы. Хотя лица под надвинутой на глаза шляпой рассмотреть он не может, но чемодан из дорогой кожи несколько успокаивает сторожа.
– Нализался! – укоризненно качает он головой.
– Не нализался, а заблудился! Сколько можно объяснять? – уточняет, икнув, мужчина. – Никак не найду дом своего друга, Бобби Стингера. Кореша моего старого так зовут – Бобби Стингер. Сто лет с ним не виделись! В гости к нему приехал, понимаешь… Да вот… хибары его не могу найти.
– Еще бы! – хмыкает насмешливо сторож. – У тебя что, дня не было?
– Так я же с поезда только что! Неужели не видно? – удивляется несообразительности сторожа незнакомец. – В час ночи приехал сан-кристобальским. Ждать до утра долго, вот я двинул пешком. Сюда кое-как добрался – ребята из полицейского патруля дорогу показали. Да и город более-менее освещен. А здесь у вас, как у негра, извини, в заднице – ни черта не видать. Всего-то и свету на всю улицу, что твоя лампочка. Вот я на нее и пошлепал. А ты сразу сердиться…
– Ну, и что тебе надо? Я никаких Бобов не знаю! – вспомнив, по-видимому, что он «при исполнении», строго говорит сторож.
– Как что? – недоумевает незнакомец. – Хочу, чтобы ты помог мне! Бобби прислал мне план этой самой… Речной улицы. Это ведь Речная?
– Ну, Речная…
– Значит, все правильно! Бобби не соврал. Он парень – что надо. Нарисовал план вот какой… Днем я запросто нашел бы его дом. А сейчас темно, и я не могу сориентироваться. Понимаешь? А ты все тут знаешь. Вот посмотри, может, подскажешь.
Продолжая покачиваться, мужчина ставит у ног свой чемодан, достает из кармана сложенную вчетверо бумагу, разворачивает ее и показывает сторожу. Тот, пытаясь получше рассмотреть план, наклоняется вперед, касаясь лбом арматурных прутьев ворот.
И тут происходит неожиданное. Во всяком случае, для сторожа. Вмиг протрезвевший незнакомец проворно просовывает руку между прутьев, хватает сторожа за затылок и с силой прижимает лицом к этим самым прутьям. Пока опешивший сторож пытается понять, что происходит, и раздумывает, кричать ему или не кричать, незнакомец вынимает из кармана пиджака пропитанный хлороформом платок и зажимает им сторожу нос и рот. Поняв наконец, что все это мало похоже на шутку, сторож, ухватившись за прутья, пытается вырваться из железных тисков незнакомца. Но все его усилия напрасны, сопротивление приводит лишь к тому, что из подмышки выскальзывает его антикварное ружье. А вскоре и сам сторож, обмякнув и перестав сопротивляться, медленно сползает вниз и мирно укладывается на асфальте.