— Надеюсь, ты не принимаешь меня за полного идиота? — Присяжни повертел в руках картонную упаковку с надписью «Платиборское светлое», заглянул в дырку — пусто; вздохнул, встал, подошел к холодильнику, открыл и закрыл дверцу; вернулся за стол. Был уже четвертый час дня. — Я не хуже тебя понимаю, что он тут ни при чем. Но он-то не должен понимать, что я понимаю. Он должен меня бояться, а боятся, как правило, дураков, особенно дураков, облеченных властью. Н-да… Вот я его и припугнул, и он поверил, представь… и дал информацию… и хотел бы я знать, что нам с этой информацией теперь делать…
Да, информация была, что называется, чуть теплая. Если из потрясающего многословия господина Раппопорта выделить сухой остаток, то получается вот что: во-первых, директор регулярно, по крайней мере раз в неделю, посещал режимный сектор и отпирал сейф. Во-вторых, директор, человек, как известно, семейный, имел малолетнюю любовницу, которая вертела им, как хотела. И есть основания полагать, что эта самая любовница то ли вчера, то ли чуть раньше дала директору отставку. Наконец, работа с исчезнувшими носителями ЭЛТОР должна была начаться еще месяц назад — согласно подписанному директором плану; но потом директором же она была перенесена на более позднее время, а неделю назад — вообще отложена до особого распоряжения. Что касается имени и прочих координат любовницы, то господин Раппопорт этого не знал. А кто может знать? Возможно, секретарша, шофер… Пока никого из них не нашли — не было дома. Уик-энд…
— Да, — сказал Андрис, — да-а… А что мы будем делать с информацией по нашей узловой теме?
— Уже есть информация? — криво усмехнулся Присяжни.
— По крайней мере, есть пара логически непротиворечивых гипотез, — сказал Андрис. — И что самое смешное — обе нас ни к чему не обязывают. Очень может быть, мы будем знать, что происходит, и не будем иметь ни малейшего представления, что нам с этим делать…
— А я вообще не знаю, что делать, — сказал Присяжни. — Тебе хорошо, ты там с цифирками балуешься. Слушай, ведь все меняется так, что головы повернуть не успеваешь… думать — разучился… Не могу я думать по-новому, а по-старому — бесполезно… большая часть моего опыта уже ни к чему, понимаешь? — я не могу на него опереться, хуже того — он уже начинает мешать… я чувствую себя каким-то динозавром…
— Диноцефалом, — вставил Андрис.
— …три четверти моего опыта сегодня уже не нужны, а та четверть, которая осталась, годится на то, чтобы постигать четверть того, что происходит, — потому остальное я вижу, слышу, знаю, что это существует… но я этого не понимаю… Дожил. Я уже не говорю, что законы устарели — до дыр. Я — устарел. До дыр. До дыр, понимаешь? Моральный износ сто пятьдесят процентов…
— А мне нравится, что все так круто меняется, — сказал Андрис. — Помнишь, что было, когда ничего не менялось? Хотя…
— Именно что «хотя», — сказал Присяжни. — Логики нет в переменах. Мне так кажется, — он опять потянулся к картонке, потряс ее и с досадой швырнул в угол, — несколько лет назад произошло что-то такое, чего мы не заметили, или заметили, но не узнали… короче, что-то лопнуло, оборвалось, и… даже не в том дело, что тормоза пропали, хотя и это тоже… что-то появилось в мире, чего мои глаза не видят, но — нюхом чую: серой запахло…
— Серой…— проворчал Андрис. Видеть Присяжни в таком состоянии приходилось не часто. Что же, вполне может быть, и серой… вполне может быть…— Как наш бомбист себя чувствует?
— Что ему сделается — лежит… Лихо ты его.
— Да уж… Показания?
— Заперся. Только то, что на горячем допросе. Измором придется брать. Его сейчас на наркотиках держат — для расслабления. А там посмотрим…
Он говорил что-то еще, но Андрис вдруг отключился. Для подтверждения версии, что все происходящее — чьи-то (кристальдовцев?) злоупотребления методом доктора Хаммунсена, оставалось последнее: убедиться, что записи «мелодии» пользуются популярностью… даже меньше: что именно доктор сочинил то, что Андрис слышал на мосту… и если так… сейчас без четверти четыре, доктор уже должен быть в кабинете…
— Алло? — спросил доктор.
— Доктор, опять я, — сказал Андрис.
— Нашли? — задохнувшись, спросил доктор.
— Нет, — сказал Андрис. — Нет еще. Найдем. Тут — другое… Я хочу попросить вас вот о чем: не могли бы вы сейчас воспроизвести противонаркотическую запись?
— По телефону? — удивился доктор.
— По телефону.
— Но… впрочем, ладно. Сейчас.
Шаги, металл — замок? — опять шаги, шуршание, непонятные звуки… мелодия; шуршание — доктор взял со стола трубку, — мелодия зазвучала громче и отчетливее. Да, та самая — тревожная, с глубокими, пробивающими стены, ударами огромного барабана… та самая, звучавшая на мосту из плейеров шептавшейся парочки, та самая, под которую шло действо откатников…
— Спасибо, доктор! — крикнул Андрис в трубку. — Достаточно!
Шорох — и тишина. Потом — голос доктора:
— Господин Ольвик… видите ли… я не хотел говорить, но, понимаете… если вам поможет?
— Слушаю, — сказал Андрис.
— Дело в том, что у Радулеску была любовница, совсем девочка… лет шестнадцать. Я видел ее сегодня в компании молодых людей…
— Вы знаете, как ее зовут?
— Да, Сандра Шиманович. Живет на улице Загородной, семь, квартира тоже семь. Или жила… это он снял ей…
— Понятно. Спасибо, доктор. А откуда?..
— Дело в том, что она ушла к Радулеску от меня, — сказал доктор и повесил трубку.
Так, подумал Андрис. Проклятые наркоманы… была какая-то мысль, и я ее забыл… кому-то позвонить?..
— Запиши, — сказал он Присяжни. — Сандра Шиманович, Загородная, семь — семь. Та самая любовница Радулеску.
— Дай сюда телефон, — сказал Присяжни.
— Сейчас, — сказал Андрис и набрал номер Марины. Марина была дома.
— Здравствуйте, — сказала Марина. — Не вы звонили мне полчаса назад?
— Нет, — сказал Андрис. — Могу я вас увидеть сегодня?
— Да, конечно. Хоть сейчас.
— Это по делу.
— Не сомневаюсь. Кстати, я поразмышляла над вашей идеей…
— Где встретимся?
— Приезжайте домой. Никуда не хочу идти.
— Через десять минут выхожу.
— Я сделаю кофе.
Андрис дал отбой и подвинул телефон Присяжни. Тот свирепо взглянул на Андриса и принялся тыкать толстым пальцем в кнопки, что-то ворча под нос.
— Жорж! — заорал он. — Жорж, ты? Очень быстро: полный контроль над Сандрой Шиманович, Загородная, семь — семь. Это по делу Радулеску — передай Бурдману. Дальше — группу Курта отправь в отель «Палас», в холл — возможно покушение на сейф. Пусть захватят противогазы, там болтался «Смуглый Джек». Дальше: курсантов к шести часам собрать в городском управлении, сержантов и офицеров, которые по домам, — тоже туда. До кого сможешь дотянуться. Дальше: после семи всех полосатых, которые будут болтаться в городе, — задерживать. Под самыми идиотскими предлогами. Да, Жорж, да! На три часа, все по закону. И созвонись с дежурным прокурором, нам может понадобиться пролонгация задержания. Пока все. Через сорок минут встречайте меня у почтамта. Если не появлюсь, все руководство переходит к Бурдману. Я сказал: к Бурдману! Никаких Петерсонов! Все. Работай.