Правда, в последнее время она немного сбавила накал своих критических наскоков. Узнав, что у нее есть дневник и что она владеет стенографией, Каупер сразу назначил ее летописцем.
— Крайне важно, — поведал он ей в присутствии всей колонии, — чтобы мы сохранили для грядущих поколений полный отчет о героических первых днях. Ты делаешь записи каждый день?
— Разумеется. Дневник для этого и предназначен.
— Отлично! Отныне это будет официальный документ. Хотелось бы, чтобы ты записывала все важные события каждого дня.
— Как скажешь. Я и так делаю это каждый день.
— Да, но надо подробнее. И я хочу, чтобы ты фиксировала наши заседания тоже. Это будет неоценимый документ для историков, Кэрол.
— Еще бы!
Каупер на секунду задумался.
— Сколько у тебя осталось чистых листков?
— Сотни две, пожалуй.
— Отлично! Это сразу решает проблему, которая мучила меня уже давно. Нам… э-э-э… придется конфисковать половину бумаги на официальные нужды — объявления, протоколы комитетов и тому подобное.
— Это довольно много бумаги, — с деланным удивлением произнесла Каролина. — Ты лучше пошли за ней двоих-троих крепких парней.
— Ты шутишь… — озадаченно сказал Каупер.
— А еще лучше четверых. С тремя я, пожалуй, справлюсь, и кому-то из них придется несладко.
— Но послушай, Каролина, это только временная мера, в интересах всего общества. К тому времени, когда тебе понадобятся эти листки, мы уже научимся делать другие материалы для записей.
— Вот давай учись. А дневник — мой!
Обычно Каролина сидела рядом с Каупером и, пристроив дневник на коленях, делала записи. Каждый вечер она открывала заседание, зачитывая выдержки из протокола предыдущего собрания. Род как-то не удержался и спросил, неужели она и в самом деле записывает эту бесконечную трепотню.
— Боже упаси! Конечно, нет!
— То-то я и думаю. Записывать все подряд — никакой бумаги не хватит. Однако твои «выдержки» всегда точны.
Каролина усмехнулась.
— Родди, хочешь, я тебе прочту, что я записываю на самом деле? Только обещай, что никому не скажешь.
— О чем речь!
— Зачитывая «выдержки», я просто вспоминаю, о чем болтали предыдущим вечером, — у меня отличная память. А бумагу я трачу вот на что… Сейчас покажу… — Она достала дневник из кармана. — Например, вчерашнее заседание. «Его величество назначил собрание сразу после вечерней отрыжки. Слушали комитет по кошкам и собакам. Выяснилось: нет ни кошек, ни собак. Долго обсуждали острую нехватку и тех и других. Затем закрыли заседание, и те, кто еще не уснул, отправились спать».
Род ухмыльнулся.
— Хорошо, что Грант не знает стенографии.
— Разумеется, если происходит что-то действительно важное, я записываю. Но не эту болтовню.
Впрочем, когда бумага требовалась для чего-то стоящего, Каролина не жадничала. На одном из листков они оформили свидетельство о браке: Ховард Голдштейн, студент-юрист из Теллерского университета, написал официальный текст, а подписали документ сами Бакстеры, Грант Каупер и Род с Каролиной в качестве свидетелей. Каролина, прежде чем преподнести свидетельство молодоженам, еще и украсила его цветочным орнаментом и изображениями голубков.
Были и другие, кому казалось, что новое правительство больше говорит, чем делает. К таким относился и Боб Бакстер, но чета квакеров присутствовала на собраниях не так часто. Как-то в конце первой недели правления Каупера после бесконечных докладов комитетов слово попросил Коротыш Дюмон.
— Господин председатель!
— Что такое, Коротыш? Может, ты подождешь? Перед тем как перейти к следующему вопросу, я хотел сделать объявление.
— Это как раз по поводу отчетов наших комитетов. Когда будет отчитываться конституционный комитет?
— Но я уже отчитался.
— Ты сказал, что готовится новый, доработанный вариант конституции, и поэтому отчет переносится на более поздний срок. По-моему, это не называется «отчитался». Я хочу знать, когда у нас будет постоянная конституция вместо этих временных постановлений, которые плодятся каждый день. Когда прекратится это взвешенное состояние?
Щеки Каупера налились краской.
— Ты возражаешь против моего решения?
— Не то чтобы возражаю, но и не соглашаюсь тоже. Род проиграл, и мы выбрали тебя как раз потому, что ты проповедовал конституционное правительство вместо диктатуры. Я за тебя поэтому и голосовал. Теперь я хочу знать, где наши законы? Когда мы будем их принимать?
— Ты наверняка понимаешь, — старательно подыскивая слова, ответил Каупер, — что конституция не создается за одну ночь. Тут необходимо учесть много разных моментов.
— Безусловно. Но пришло время и нам узнать, что за конституцию вы готовите. Как там насчет Билля о правах? Он-то хоть у вас уже готов?
— Всему свое время.
— А чего тут тянуть? Вношу предложение: для начала давайте примем в качестве первой статьи Билль о правах.
— Не принимается! И кроме того, у нас даже нет его текста.
— Не беспокойся. Я его помню наизусть. Ты готова, Кэрол? Записывай…
— Не надо, — ответила Каролина. — Я его тоже знаю. И уже пишу.
— Вот видишь? Оказывается, ничего сложного тут нет, Грант. Большинство из нас способно прочесть Билль по памяти. Так что хватит откладывать на потом.
— Молодец, Коротыш! Так ему! Поддерживаю предложение! — закричали со всех сторон.
Перекрывая гвалт, Каупер призвал собрание к порядку, затем сказал:
— Сейчас не место и не время. Когда конституционный комитет доложит о своей работе, вы убедитесь, что все демократические свободы соблюдены, а права надежно гарантированы — с некоторыми изменениями, вызванными жесткими и опасными условиями, в которых мы оказались. — Он улыбнулся и продолжал: — А теперь давайте вернемся к делу. У меня есть объявления, касающиеся порядка выхода на охоту. Отныне каждая охотничья группа будет…
Дюмон все еще стоял.
— Я сказал «хватит откладывать», Грант. Ты сам говорил, что нам нужны законы, а не произвол лидера. Но пока ты только приказываешь, а законов что-то не видно. Каковы твои обязанности? Где границы твоей власти? Ты что, истина в последней инстанции? Или у нас тоже есть права?
— Замолчи и сядь!
— Как долго ты можешь находиться у власти?
Каупер сделал над собой усилие и уже спокойным тоном сказал:
— Коротыш, если у тебя есть предложения по этим вопросам, внеси их на рассмотрение комитета.
— К черту комитет! Я настаиваю на прямом ответе.
— Не принимается!