Каратель - читать онлайн книгу. Автор: Беркем аль Атоми cтр.№ 2

Яхья видел. Задержавшись ночью, рано утром уголек вспыхнул и понесся на людей, воя и разбрасывая кровавые искры. Сердце старика сжалось: хоть ничего неправильного не происходило и каждый отмеченный смертью просто следовал Реке — но многие явно не закончили свой путь, их линии грубо обрывал этот неведомо откуда взявшийся пришелец.

Однако на смертоносном пути уголька внезапно встала огромная сила, такой Яхья не то что не видел, но даже не мог себе представить; как может таракан представить танковую дивизию? Наверняка он считает, что она — нечто настолько же большое и страшное, как и тапочек.

Уголек разлетелся на искры, едва коснувшись вставшей на его пути невидимой стены, и Яхья радостно поблагодарил Тенри и Землю за неожиданную милость, одновременно с удивлением осознавая, что это не совсем милость, и что у него теперь появилось одно важное дело.

Тенри, отчего именно этот? Старик глядит на еле вскинутого на лежанку человека. Он снова на той стороне, его грудь вздымается неестественно редко. Значит, он сейчас далеко. Иногда старик замечает, что вдох от выдоха отделяют минуты.

Человек бродит в нехороших местах, ищет чего-то, расталкивая бире и отшвыривая с дороги эйе, словно невесомые снопы; ненависть делает его неуязвимым, он рыщет по мирам, скрежеща зубами, не замечая, как под его ногами лопается и рвется нежная паутина связей, тянущаяся из невообразимо далекого Начала Всего. Человек встречается с невероятными сущностями, даже имен которых не слыхал ни Яхья, ни самый сильный из его учителей, но не уделяет им и капли внимания, расплескивая их тела на своем безумном пути. Словно добела раскаленное лезвие, погруженное в мозг, человек нарушает все подряд — но остается живым; на нем даже зарастают раны, только бывший глаз неустанно сочится гнойной сукровицей, за ночь заливая человеку все лицо. Старик никогда не видел ничего подобного — но ни Земля, ни Тенри не останавливают человека. Видимо, им нравится то, что он делает.

Если б старик мог видеть, что сейчас происходит… Хотя Земле с Тенри лучше знать, кому и для чего дать кусочек общей работы; старик превосходно справляется со своей — и этого более чем достаточно.

А сейчас Великие Мастера, одержав последнюю, окончательную победу, к которой кропотливо шли много тысячелетий, в тревоге. Все враги сокрушены, из всех сбитых в отары овец вырвано даже не их старое мерзкое суеверие — основа неуправляемости, а даже и тень воспоминаний о чем-то ином, кроме сияющей Истинной Реальности, искусно созданной Мастерами. Творение их безупречно — в безвыходность его лабиринтов вложен ледяной нечеловеческий интеллект, Пирамида крепче алмаза и рассчитана на вечность, не меньше. Но сотрясается сама основа их творения, и не надо быть одаренным провидцем, чтоб понять — свежевыстроенной Золотой пирамиде не устоять, с последним камнем, завершившим ее строительство, в нерукотворном основании появилась первая трещина, необъяснимо глубокая — и углубляющаяся.

По всей Земле, в каждом из раздавленных Великим Строительством селений лежат умирающие, и их отлетевшие души больше не спят, убаюканные сытостью и теплом; или борьбой за спасение тела, что отвлекает от вечности не хуже телевизора или деланья денег. Мастера промахнулись. Собственно, они не могли не промахнуться, так было уже не раз, и не раз еще повторится: замерзающий посреди мертвого Красноярска мальчик ищет маму, которая кормила его — и не понимая, куда забрался, рвет собой нити, держащие Важное; тут же сгорая, но уже сделав свое дело. Задушенная вирусом в подмосковном гуманитарном лагере мама в предсмертном бреду ищет сына — и вспарывает на Той стороне кровеносную систему, питающую силой основу Пирамиды, материнское отчаяние позволяет ей продержаться чуть больше. Есть и такие, как Ахмет — расстреляные по старинке, сожженые лазерами и импульсными установками, испепеленные вспышками чистого ядерного оружия, издыхающие под гроздьями люизитовых нарывов — да и просто заморенные голодом или растерзанные на мясо в вымерших городах. Эти уже похуже детей и женщин — превратившиеся в чистую ненависть, на одной жажде мести проникающие туда, куда заказан путь даже Хозяину Мастеров и в слепой ярости крушащие все подряд, рвущие само тело Мира; но Мир не против, как не протестует человек, отрезающий излишне отросшие ногти.

Мастера проиграли — ибо вообще начали игру; да еще осмелившись мозолить глаза Тому, кому ничего не стоит перевернуть их жалкий стол и развеять по ветру игроков.

Ахмет открыл глаза и заметил непривычное ощущение — левый глаз, похоже, склеило гноем, он не открывался. Попытавшись его протереть, Ахмет не смог поднять руку — вроде бы не привязанная, она никак не хотела отрываться от простыни… хотя, кажется, это сено… Где это я?… На мгновение ему показалось, что сейчас восемьдесят четвертый год, и он на рыбалке в деревне, но в голове тотчас вспухла грозовая туча воспоминаний, уходящая на километры в кровавое небо. Ахмет вспомнил все, и едва не откусил язык, удерживая клокочущее в горле рычание. Примерно час он лежал, все так же глядя в потолок, из глаз его обильно текли слезы — и из здорового, и из ямы на месте выбитого.

Потом внутри стало пусто, совсем как в колодце до Самого Низа, отныне постоянно зияющем под Ахметом. Ахмет бесстрастно побалансировал на его краю — и не увидел различия между «упасть» и «остаться», но за собранным из множества осколков окном кружился снег, и он машинально решил выйти посмотреть. Скинуть ноги с лежанки удалось минут за десять, но в накатившем тупом упорстве он добрался-таки до дверей, шатаясь и хватая корявую стену высохшими руками.

Навалившись всем телом на дверь, замер — мощная боль едва затянувшихся ран чуть не вырубила его; все тело казалось одной сплошной раной.

— Рановато. — Ахмет попытался вслух прокомментировать постигшую его неудачу, но из горла вылетели какие-то совершенно чужие звуки, даже отдаленно не похожие на его голос. — Дверь немного того.

Вернувшись на лежанку, он долго восстанавливал сбитое дыхание; перед глазами роились симпатичные беловатые искорки и шикарные сиреневые круги, плавно меняющие оттенок с фиолетового на голубой. В какой-то момент он понял, что откуда-то знает, как можно выкрутиться и все-таки пойти посмотреть на снег, оставив здесь пришедшее в негодность тело. Отложив в сторону вяло мигающую мысль, что это, в принципе, сумасшествие и надо немедленно прекратить, он дождался в череде этих кругов подходящего и нырнул в его теплое колючее марево, тотчас оказавшись нос к носу с пухлым слоем свежего снега. Снег издавал сладкий запах, и Ахмет сперва удивился — снег же не пахнет! Или… пахнет? Это недоумение словно прорубило дыру в его голове, и кто-то снаружи влил ему в голову целое ведро детских воспоминаний о снеге — таких ярких, что Ахмет поначалу не на шутку испугался и затряс головой, как чихающая собака. Спохватившись, он торопливо вернулся в тело и принялся рассматривать их одно за другим, боясь, что скоро все кончится. На заднем плане осталась свербеть досада, что не заметил, раззява, как протекал процесс возвращения — надо было запомнить, как это делается: а то так останешься как-нибудь снаружи, в виде голой души, бестолково топчущейся у покинутого тела.