Дама в белом пеньюаре была одним из постоянных призраков, которые дружно пугали случайных посетителей кабинета номер тринадцать, рискнувших остаться на ночь после шумной вечеринки по поводу чьей-нибудь вышедшей книги или с успехом проведенной выставки. «Дамой» привидение окрестил романтичный Пушкин. На самом деле призрачная женщина была дородной, при жизни наверняка страдала лишним весом, а «пеньюар», скорее, смахивал на обыкновенную ситцевую ночную рубаху с достающим до пола подолом, глухим воротом и длинными рукавами. Лицо у полупрозрачной женщины было простым, привлекательным и испуганным. Видели ее многие, однако ни приглашенный батюшка, ни знакомый с поэтами экстрасенс не могли изгнать это тихое привидение из дома. Экстрасенс оставил поэтам осиновое полено и наказал каждый раз, дабы очиститься после встречи с призраком, прикладываться к нему губами. Целовать для полного очищения рекомендовал трижды, а для усиления защитного поля три раза по три. Поэты полено не выбрасывали, отпуская шуточки по поводу полученных рекомендаций.
— Привидится же такое, — вздохнул Саша Пушкин и, закончив набросок, сильно ткнул карандашом в кончик рыла.
— Оу-у-у-у-у-у-у… — раздалось в кабинете потустороннее вытье. Так мог выть только большой и очень злобный зверь.
Саша Пушкин не помнил, как вылетел из кабинета. Эдик выскочил за дверь следом за ним, а Дальский, спокойно поставив бутылку с пивом на стол, взял в руки небольшой нож, которым художник только что затачивал карандаш. Он повертел его в руках, разглядывая, потом озорно улыбнулся. Экономист достал со шкафа полено, отрезал полоску коры, заострил один краешек и, ткнув в нарисованную морду демоницы, провел линию прямо в центре пятачка, разорвав тетрадный лист. Спроси его сейчас, зачем он это сделал, Мамонт вряд ли бы ответил. Сказал бы свое фирменное: «Шутка такая веселая» — и ухмыльнулся в усы. Собственно, он и ухмылялся, слушая утробный, полный боли и бессильной злобы вой, повторившийся после его манипуляций с рисунком. Дальский пожалел, что рядом только бессознательный Груздев и оценить настолько «веселую» шутку некому.
Он не знал, что в соседнем кабинете Грета Сайбель услышала вой демоницы. Тонкие руки агента Блондинки покрылись пупырышками, лицо так перекосила гримаса страха, что Грета, взглянув в зеркало, снова не узнала свое отражение.
Глава 11
И здесь, и там
Зайдя в сестринскую, демоница раскрыла ридикюль, достала баночку с угольной пылью и подошла к зеркалу припудрить рыльце. Она впервые смотрела на себя с удовольствием, представляя, как вся индустрия красоты будет работать на нее.
— Тишина на заброшенном кладбище… — напевала Дреплюза, обильно нанося пудру на рыло, — …там покойнички в беленьких тапочках…
Вдруг жесткая щетина пуховки задела прыщик — в самом центре пятачка.
— Оу-у-у-у-у-у-у-у… — взвыла демоница и, близоруко сощурившись, уткнулась рылом в зеркало, чтобы лучше рассмотреть, большой ли ущерб нанесен ее внешности. Из зеркала вдруг высунулся острый осиновый кол и вонзился в пятачок страшной медсестры. Дреплюза заорала от боли, от страха, от неожиданности. Взвыла так, что ветхие стены здания задрожали, в соседних кабинетах посыпались со столов шприцы и инструменты, в палатах опрокинулись капельницы, обрызгав медсестер и больных дорогостоящим лекарством, в процедурном кабинете упал автоклав.
Страшная медсестра выла так, что сбежался весь медперсонал, ходячие больные в страхе попрятались по палатам, а лежачие попадали с коек. Рыло демоницы украшала длинная резаная рана.
— Ничего, шрам останется, но вряд ли он испортит вам внешность, — «утешил» пострадавшую хирург Гундарго, забинтовав Дреплюзе пятачок свежей изоляционной лентой. — У любого другого пару сотен лет дергало бы на погоду, но, к счастью, вам это не грозит. Мужайтесь, Дреплюза, видно, вы чем-то так сильно прогневили святого Дракулу, что он перестал хранить дальнюю родственницу князя Астарота. — Гундарго встал с дивана, сочувствуя, похлопал демоницу по плечу и выплыл из сестринской комнаты.
И только когда хирург ушел, а черная изолента уже красовалась на носу, плотно сжимая края резаной раны, Дреплюза осознала, что ее ждет. Поняла, почему Гундарго сказал, что святой Дракула отвернулся от нее. Страшную медсестру ожидало койко-место в родной больнице. Прикосновение осиновой дряни не могло пройти бесследно. Дреплюза опустилась на диван и тоненько заскулила. Так закончить свои дни ей не хотелось. Так вот — бесславно, беспросветно. Она поняла, что не будет в ее жизни ни прекрасного вампира Кирпачека, ни огромного богатства… Да самой этой жизни не будет! Ей стало тоскливо, потом страшную медсестру объял такой ужас, что она тихо заплакала.
— Я хочу жить, жить вечно, — поскуливала Дреплюза, оплакивая свое тело, которым она впервые за длинную жизнь была довольна. Она согласилась бы стать вдвое толще. Согласилась бы и на то, чтобы морщины стали глубже и затянули всю ее морду. Она даже готова была стать немощной, дряхлой, но только бы жить, жить, жить…
Дреплюза плакала, и в притихшей больнице всем казалось, что вместе с нею плачет весь дом — тихо и беспросветно.
— Кто-то плачет, — прислушиваясь, произнес Саша Пушкин.
Они с Эдиком хоть и посмеялись над своим страхом, но все же в библиотеку вернулись не сразу. Немного постояли на улице, покурили. Потом молодые люди сходили в магазин. Денег с трудом наскребли на бутылку водки и банку кильки в томатном соусе. Можно было, конечно, вернуться на Крупу и попросить Мамонта добавить, но им почему-то не хотелось возвращаться туда. Открыв бутылку, друзья сделали по глотку прямо на улице, и, не сговариваясь, оба посмотрели в сторону дома на Крупской. Потом, переглянувшись, принялись хохотать.
— Чертов домик, — смеясь, сказал Саша, не подозревая, что попал в точку.
— Санек, пора б привыкнуть. Мы ж там кого только не видели! — Эдик похлопал друга по плечу. — Пошли? Как-то нехорошо от Мамонта отставать. Он-то не испугался, даю гарантию, что не испугался!
Вернувшись, парни выложили на стол выпивку и закуску. Беседуя о пустяках, они не собирались домой. Пушкин поссорился со своей «гарной дивчиной украинских кровей» и, демонстративно хлопнув дверью, решил преподать супруге урок. Дантес на Крупе отдыхал от назойливых поклонниц, карауливших его в подъезде, на остановках и на каждой лавочке небольшого дворика. Сотовый телефон он отключил и теперь отдыхал от бесконечного трезвона. Они тихо разговаривали, обсуждая презентацию книги барнаульского литератора Семена Лепоты, когда Саня снова замер и, склонив голову к плечу, слегка прищурился.
— Говорю же, плачет кто-то.
— Тебе кажется, — ответил Дальский. Он налил водки, поднес ко рту, резко опрокинул и, проглотив, запил пивом. Потом, благодушно посмеиваясь, сел, взял листок с портретом демоницы и осиновой палочкой сделал небольшую дырку в бумаге там, где сверху хорошо прорисованной могучей грудной клетки темнело заштрихованное черной пастой сердце.
— Сань, а почему ты этой бесовке сердце слева нарисовал? — поинтересовался он.