Голубые цветочки - читать онлайн книгу. Автор: Раймон Кено cтр.№ 42

— Фонарь.

— Фонарь — средь бела дня?

— Пока это мой маленький секрет.

Озадаченный аббат благоразумно воздержался от расспросов по поводу веревки, которую герцог также прихватил с собой.

Они шли через поля, через луга, через леса, через пустоши, через вересковые заросли. Аббат недовольно ворчал и, будучи мало расположен к созерцанию природы, на все корки бранил Жан-Жака Руссо, крапиву и чертополох, а попутно обдирал ноги о камни, число которых возрастало с каждым туазом. Потом пришлось одолевать довольно крутой склон, и наконец запыхавшийся аббат Рифент догнал герцога возле какой-то расщелины в скале.

— Ну а теперь, аббат, — сказал герцог, с трудом подавляя довольный смешок, — смотрите, что вы сейчас увидите.

— Ох, господин герцог, — кисло-сладким тоном отозвался Рифент, — вот уж прогулка, которой я никак не одобряю.

— Войдем, — сказал герцог.

Аббат поглядел вокруг.

— Туда, — сказал герцог, указав на щель.

И он начал протискиваться в узкий лаз.

Аббат круто развернулся и поспешил назад, к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке.

— Эй, вы! — заорал герцог, — а ну-ка вернитесь!

Аббат остановился. Он услышал громовой хохот герцога.

— Уж вы не боитесь ли? — крикнул ему герцог.

Обернувшись, аббат видит герцога, уже наполовину скрывшегося в щели. Аббат находит это зрелище скорее комичным, нежели пугающим. Он кричит в ответ:

— Господин герцог, вам надлежало бы занимать свое место на скамье Генеральных Штатов, а не валять дурака в Перигоре.

Герцог вновь хохочет. Аббат исправляет один пункт в своей речи:

— Я хотел сказать, на скамье Учредительного Собрания.

И он опять поворачивает назад, по направлению к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке; видя это, герцог выкарабкивается из щели, ставит наземь фонарь и бежит вслед за аббатом. Невзирая на тучность, он без труда нагоняет его, хватает за шиворот и за штаны и водворяет на прежнее место. И вот они опять стоят перед расщелиной в скале.

— Так бесцеремонно обращаться с духовной особой! — верещит запыхавшийся аббат. — Этого я вам никогда не прощу, господин герцог.

— А нас никто не видел, — спокойно парирует герцог, — и я никому не расскажу. Давайте лезьте!

— Вы намерены убить меня? — восклицает Рифент.

Герцог опять хохочет.

— Ах, как же я не подумал раньше! — лепечет аббат. — Именно так: он хочет меня убить! Он хочет меня убить!

Герцог добродушно спрашивает:

— Да за каким чертом ты мне сдался — кончать тебя?

— Наверное, чтобы я не выдал вашего убежища.

— Ну, хватит, Рифент, успокойтесь, не собираюсь я вас убивать. Забудем на минуту современные дрязги и обратимся к нашему прошлому, а может быть, даже и к богословию. Следуйте за мной!

И герцог снова принялся протискиваться в щель.

— Уж не адские ли это врата? — спросил, слегка успокоившись, аббат. — Однако же современное богословие помещает ад вне пределов земли, в противоположность верованиям наших предков. Ньютонова физика позволила нам отбросить их суеверия, близкие к материализму. Что, впрочем, отнюдь не доказывает, что ада нет. Хвала Господу!

— Кончайте свои проповеди, все равно вы попали пальцем в небо.

Теперь на поверхности торчала лишь герцогская рука; схватив Рифента, она повлекла его в глубь расщелины. Рифент исчез.

— Держитесь за эту веревку, — послышался голос герцога, — и смелей вперед!

Аббат хватается за веревку и следует за герцогом, держащим в руке фонарь. Они безмолвно продвигаются вперед.

В безмолвной тьме продвигаются они вперед.

В темном безмолвии продолжают они продвигаться вперед.

Без забот и без хлопот — тут веревка подмогнёт, там фонарь осветит ход — продвигаются вперед, как воды набравши в рот.

Правда, безмолвие не совсем полное, ибо раздается все же шум шагов. И тьма тоже не совсем кромешная, ибо в руке у провожатого хоть и слабо, но светит фонарь.

Итак, продвигаются вперед, как воды набравши в рот. И вдруг:

— Господин герцог…

— Не бойтесь ничего, аббат, вы же видите, я здесь, с вами.

— Господин герцог, вы не находите, что я неробкого десятка?

— Эй, Рифент, я вижу, недра земные пробудили в вас тщеславие?

— Вполне простительный грех, принимая во внимание настоящую ситуацию. Вы меня, возможно, ведете в ад или к смерти, а я иду, глазом не моргнув. Разве это не замечательно?

— Эй, Рифент, это уже даже и не тщеславие, а гордыня. Вспомните, гордыня — смертный грех и заводит, как вам известно, весьма далеко.

— Признай вы мои заслуги сразу, господин герцог, мне не пришлось бы настаивать.

— Ладно, сейчас поглядим, — отозвался герцог.

Эта загадочная фраза на несколько секунд заткнула аббату рот. Герцог продвигается вперед, как воды набравши в рот, а за ним аббат идет, без забот и без хлопот, — где веревка подмогнёт, где фонарь осветит ход, и свет этого фонаря в конце концов привлекает внимание аббата, который возобновляет беседу в таких словах:

— Какой стойкий свет у вашего фонаря, господин герцог.

— Очень.

— Я бы назвал его холодным, неколебимым и неугасимым.

— Таков он и есть.

— Вы шутите, господин герцог.

— Никоим образом.

— Не хочу вас обидеть, но мне что-то не верится.

— Гляди!

Герцог остановился, повернулся и сунул фонарь под нос аббату, чье лицо стало теперь единственным светлым пятном в гротескном мраке. Фонарь озарил тонкие губы аббата Рифента, его огромный нос, пронзительные черные глазки, щетинистые брови и бычий лоб. Рифент внимательно вгляделся, но ничего не понял. Поскольку он не любил выглядеть дураком, он рискнул высказать следующую гипотезу:

— Какое-нибудь современное изобретение?

— Не угадали.

— Изобретение господина Лавуазье? или господина Вольта? или господина аббата Нолле?

— Повторяю вам: не угадали.

Рифент, в ярости от бессилия разрешить загадку, уже начал жалеть, что затеял этот разговор. Состроив пренебрежительную гримасу, он бросил:

— Игрушка!

— Игрушка?! — загремел герцог д’Ож, — да это просто-напросто неугасимый философский свет — последняя тайна и щедрый дар Тимолео Тимолея.

— Ах, этого…

Аббат уклонился от света фонаря и, оказавшись в тени, услыхал смех герцога, который отвернулся от него и вновь зашагал вперед. Аббат решил, что без крайней надобности он больше рта не раскроет. Наконец смех затих, а ходьба во тьме все продолжалась.