Зеркало, или Снова Воланд - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Малыгин cтр.№ 15

Валерий Иванович был неоднократным свидетелем того, как были «съедены» некоторые неугодные директору руководители. Сам принимал в этом участие и, понимая всю несправедливость творимого, ничего поделать не мог.

После очередного партийного комитета, где проходило «дружное» голосование по неугодному для директора человеку с дальнейшими оргвыводами, Шумилов всегда очень переживал и в течение нескольких дней чувствовал себя просто больным и разбитым. Мысленно он возмущался и противился, казалось бы, очевидной несправедливости, в которой сам был невольным соучастником. Оставаясь наедине, он казнил и ругал себя за слабохарактерность, пытаясь отыскать ответ на классический для русской интеллигенции вопрос: что делать?

Но такого практически никогда не было, чтобы секретарь парткома пошел против директора. Это хорошо только в кино смотреть на принципиальных секретарей. Все нити управления и элементы воздействия находились в руках руководителя завода. Квартиры, машины, путевки, телефоны, премии, дешевые продуктовые наборы к праздникам и прочее и прочее… А самое решающее значение всегда заключалось в том, что очередным секретарем парткома избирался только удобный руководителю человек. Если ты по какой-то причине не угоден — жди в свой адрес прилагательных. Стоило двум-трем специально подготовленным для этого людям выступить с критикой тебя, и, считай, вопрос практически решен. Легко и просто. А что поделаешь, критика есть критика, и ее надо уметь воспринимать. Ну а если ты уходишь с прежнего места, опять-таки преимущественное право предоставления работы остается за директором. И может просто не оказаться приличной для тебя должности, а тогда… ищи применение своим способностям уж где-нибудь на стороне. А у тебя ведь семья, и ее благополучие во многом зависит от твоего устойчивого положения на работе. Так, согласитесь, кто же будет относиться к этому вопросу легкомысленно?

Такова кадровая политика партии. Шаг в сторону — это уже побег.

В своем коварстве Лев Петрович был недосягаем и непредсказуем, и люди, особенно руководители среднего и верхнего звена, испытывали к нему почти благоговейный страх. Он давал вкусить прелести жизни и в то же время постоянно напоминал, что стоит ему лишь пальцем шевельнуть, как все это мгновенно закончится. Находясь рядом с ним, все постоянно чувствовали его какую-то непонятную, скрытую внутреннюю агрессию.

Он любил казаться справедливым в присутствии рабочих, открыто критикуя их начальников. Умел в узком кругу похвалить и руководителей, обращаясь к ним так:

— Начальник, я вам скажу — это особая порода людей. Это серые лошадки, которые тянут на себе все. На первый взгляд только кажется, что план делают рабочие. Я вам ответственно заявляю, что это совсе-ем не так. Отстоять смену у станка, когда у тебя инструмент есть, заготовки есть, станок есть… Все есть!.. И мозгами-то здесь можно не шевелить. А вот чтобы все это было, вертелось и крутилось — вот где нужна голова начальника!..

Это был маленький бальзам на души им же издерганных подчиненных.

Латышева ушла. Через некоторое время дверь отворилась и в проеме показалась чуть полноватая, но от этого еще более соблазнительная фигура Антонины Головкиной, искусственной шатенки лет сорока.

— Павел Васильевич, можно?.. — с придыханием проворковала она.

— Конечно, можно… И не только можно, понимаешь, но и даже очень нужно… драгоценная вы наша Антонина Петровна… — набросился на нее прожорливыми глазами Бородкин. — Для того и просил остаться.

Он поиграл немного с узлом галстука и, не сводя загоревшихся глаз с белоснежного халата подчиненной, снял трубку одного из телефонов.

— Галя! Если что, меня пока нет… минут на десять… Я тут… мероприятиями по качеству с Головкиной займусь… Чтоб никто не отвлекал… кроме, конечно, генерального, понимаешь… Уловила?.. Ну тогда все!..

Антонина поправила волосы:

— Так мне чего, садиться или нет, Павел Васильевич?..

— Хочешь — ложись… я не против, — заулыбался он, выходя из-за стола.

— Да ну вас, Пал Василич, — озорно засмеялась Головкина, — опять вы со своими пошлостями.

«Да… тут уж не откажешь Орлову в знании своих подчиненных… Одного поля ягодки!» — отметил секретарь парткома, наблюдая за развивающимися событиями.

— Что ты, Тоня, какие пошлости?.. — подтанцовывает к ней Бородкин, — даже и не помыслил, понимаешь. Одна сплошная поэ-эзия…

— Страстно сказано!.. Какая такая поэзия, Пал Василич?.. Поэзия чего?..

— Чудачка… поэзия твоих… чудесных форм… и моих страстных желаний… — глаза его лихорадочно блестят, а правая рука змеей скользит по талии Антонины, — молодею на глазах…

— Пал Василич… ведь войти сейчас могут… Очень некрасиво получится, — слабо посопротивлялась Головкина. — Я заметила, что вы быстро начали молодеть после звонка директора. И что он вам такого наговорил?..

— Да не волнуйся!.. Никто не войдет. Ты же слышала, я предупредил… Он просто дал мне очень хорошую информацию, понимаешь… У нас с тобой, моя сладенькая, три часа в запасе припрятаны… Так что собирайся, Антонина Петровна… Давай займемся другими мероприятиями да в другой обстановочке.

— Вы, Павел Васильевич, используете служебное положение в отношении своих подчиненных, — глядя на млеющего от страсти Бородкина, попыталась шутить порозовевшая Антонина, — так и совращаете с пути истинного… Нехорошо… Это вас совсем не украшает… — явно передразнивая Орлова, продолжала она.

— Ничего подобного, — снова наливаясь краской, отпарировал тот, — ты уже давно меня совратила, давно сделала свое дьявольское дело… Я, видишь, и совещание-то в твоем присутствии как следует провести не могу… Нет… все-таки, как не хочется, а придется в один прекрасный момент, понимаешь, скрепя сердце, взять на душу грех… А то уж скоро на парткоме… за моральное разложение распекать начнут…

— Какой грех-то, Пал Василич?..

— Ну какой, какой?.. Понятное дело, какой… — сократить должность начальника ВТК в твоем цехе. С глаз долой, из сердца вон!..

— Э-эх, Павел Васильевич, так вы и сейчас-то страшный грешник. Ну что вам еще какой-то один маленький грешок, — наигранно опечалилась Антонина, — его никто даже и не заметит…

— Ну что ты, что ты. Не рви душу, не искушай… больного страстью человека. У меня и так сейчас часы… как молоты… по наковальне стучат… Давай не тяни время, собирайся и иди, а я следом, только замам цэ-у дам…

— Ох, и двуличный же вы, Пал Василич! Людям одно говорите, а на самом деле совсем другое делаете… Так вот вы, начальники, и работаете, — подзадоривая, озорно стрельнула глазами Головкина.

— Ну, так что ж, Антонина Петровна, а ты хотела, чтобы я им всю правду выложил?.. Это же жизнь, а в жизни, как говорят, про каждого человека надо как минимум три книги писать: первую — что он думает, вторую — что говорит, а третью — что делает… И все эти три книги, дорогуша, никогда не совпадают…

Ладно, Тоня, не томи душу… и тело, пошли в гнездышко, там и поговорим. На все твои вопросы, моя сладенькая, отвечу… На, держи ключики… Пошарь в холодильнике, там кое-что должно быть, а я через полчасика появлюсь, — и Бородкин, обняв Антонину за плечо и хлопнув ей по заду, таким образом дал понять, что разговор окончен.