Адам и Ева - читать онлайн книгу. Автор: Камиль Лемонье cтр.№ 30

Он воздел руку к облакам.

– Туда, куда они несутся!

Быть может, он разумел вереницы перелетных птиц. Быть может, говорил о листьях березы, которые трепетали золотистою дрожью от легких порывов ветра. В его ясных очах отражались небеса, но он не был печален. Он дал нам высочайшее наставление о том, что жизнь надо принимать покорно.

– Дни, проведенные мною в лесу, были согласным миром, – сказал он, нам. – И ныне я ухожу туда, куда я должен идти. Вы, прекрасные создания, сделавшие меня членом вашей семьи, – вы – юное, а я – древнее человечество, что приходит и уходит навсегда.

Он взял на свои усталые руки Ели и промолвил:

– Дитя! Да будешь ты человеком грядущего!

И приобщил его радости, красоте и природе. Потом воздел свои старческие руки горе, а мы стояли со склоненными к земле головами.

Над всеми царил торжественный и сладостный день, как в ту пору, когда впервые люди покидали свои шатры.

Старец покинул нас. Я проводил его до границ леса и там припал к нему долгим поцелуем. Серебристые пряди его бороды запутались в моей рыжей шерсти.

– Отец, – промолвил я ему, – позволь мне хоть уповать, что ты еще вернешься к нам.

Сердце мое сжималось от рыданий. Он насупил брови.

– Река вспять не течет, мой друг. И я сам – моя судьба. Она не идет за мной.

Я глядел, как он уходил к небосклону, и дважды обернулся ко мне. Первый раз он сказал мне:

– Когда ты будешь в горести или сомнении о чем-нибудь, – иди прямо, повернись к деревьям и призови Бога. Он явится к тебе.

Он сделал мне рукою знак и продолжал идти вперед, опираясь на свой посох.

Скользили дремлющие, безмолвные, словно безжизненные лучи света. Среди нежно голубых сумерек вечера, среди шелковистых и трепещущих серебром сияний от развесистого бука, близ дома, пала багряная полоса света. Другие буки кругом озарялись, словно бесплотные, прозрачными воздушными снопами лучей. А развесистый древний бук, обремененный тяжестью веков, напоминал нам старца с его озаренным вечностью взором. Вскоре высокие своды дубового леса покрылись ржавчиной пурпура. Лесные опушки вдоль дорожек превратились в кровавые озерца. Над лиловым пуховым ложем лужаек затрепетала сетка из гибких и хрупких веток.

Чары сияния вызывали в нас непонятное наслаждение. Лучи трепетали в судорожных изгибах. Словно жили они жизнью плоти в блеске смертного мгновения. Мягкие шелковые ткани сбегали, как густые масляные краски, вдоль стволов деревьев. Под ними мох излучал зеленое сиянье тленья. Словно золотые и сапфирные павлины, подобные призракам, летали в просеках. Ева в этот полный волненья час жила легкой, трепещущей жизнью. Она была полна волненья гибкой ясени, тайны дремлющего в чаще леса света, жгучей и беспокойной грации лани.

И я не узнавал жестокой Евы минувшей осени, глядя в ее притягательные, чарующие глаза, которые то угасали, то вновь оживали. В ту пору, охваченные радостной яростью, мы кидались на добычу. Как неистовые виноградари давили ногами алые гроздья.

– Ева! Ева! Видишь! Дикие крики жизни вырывались в ту пору из наших грудей, и ты еще не чувствовала в своей утробе биения Ели.

Она носила теперь ребенка на руках, как свою душу, и ступала со мною спокойно небольшими шажками по свежему ковру травы и пышной мозаике леса.

Порой она оставалась на время в лесу среди ночи деревьев, как крохотная, робкая и желанная тень, и вдруг выходила на солнце, полная ликующей жизни со своими жгучими волосами.

Я сравнивал ее с прекрасной осенью, которая скрывается за поворотом дороги и снова возвращается с юным смеющимся ликом по тропам лета.

Мы впивали очарование дней, как спелый, только что сорванный плод, как последнюю каплю напитка со дна бокала.

Сумрачное сиянье разливалось пышным снопом лучей. Падало золото листьев, как мудрые высокие мысли. Мы не могли насмотреться на живую игру света. Свет звучал гулким шумом подобно прозрачным и ледяным ключам в ущельях. Капля за каплей просачивалось сиянье между ветвями и собиралось в маленькие светлые лужицы. Дивный золотой луч света разрастал на коре скользящую тень от сучьев и цветочных лепестков. Казалось, обливались кровью сердца буков, пронзенных острыми мечами солнца. Словно зеленая кровь последние соки заживляли раны, нанесенные гибкими стрелами.

– Ты, маленький Ели, старался, лежа на животе, поймать руками желтых ящериц, которыми были зигзагообразные полоски света, падавшие на мшистое подножье дубов.

Небеса уходили в необъятную высь и были трепетны и чисты, как кристаллы, и легки, как иней. Чем ближе подходил вечер, тем гуще покрывались они пепельными облаками, и сиянье их словно возносилось выше и становилось ярче. Мягко застилали они плетенье ветвей, смешивались, как шелковые ткани между светлыми и жгучими пятнами листвы. Проскальзывали лучи света. Как туники спадали они с деревьев и исчезали у края тени. Между узорами ветвей клики кукшей, сороки галок возвещали приближавшиеся сумерки и словно прободали тишину. И вдруг земля начинала безумно вспучиваться. Полуднее дыхание зноя, брызги искр раскаленной на наковальне головни озарили косыми лучами лес. Солнце погружалось, холодное и алое, в густой туман. Маленькие перламутровые и кудрявые облачка носились, играя, по небу, и, когда уплывали, над землею простиралась бледно-голубая твердь, подобно глади моря, пропадавшего во мраке ночи, и мигала одинокая звездочка.

И снова все преображалось. Золотые и янтарные свечи затеплились, озаряя пушинки инея. Огромный бук близ нашего жилища подымался, суровый и нагой в блёстках серебряной пыли. И мы не знали тягости и тоски вблизи пышного тельца Ели, в уюте нашей обители, обильной еловыми шишками и спелыми плодами. Мы почитали дикого бога, пришедшего с полюсов в одежде из шерсти и с дубиной в руках. Смех ребенка, подобный стрекоту сверчка, звучал ныне громче урагана. Ева пела песню вечной жизни, сплетая нити из тонких волокон крапивы. И наш приют осенял чистотой наши души, полные счастья.

Я начал прилаживать в своей мастерской доски для шкафа. Порою выходил на лесную опушку и долго глядел на дорогу, по которой ушел старик. Снег покрывал безграничным покровом равнину. А мне казалось, я вижу, как удалялся старец, опираясь на свой посох.

И в мыслях моих судьба, приведшая меня в лес, принимала сумрачный и величавый, как миг, облик старца.

«Человек, – говорил я себе, – не может отделиться от человечества, которое предшествовало ему. Он смотрит вдаль и вместе обращает взоры к предкам».

Корова тихо мычала в лесу. Серый осел пасся около жилища. Петух вел кур искать корм.

У нас родился второй сын, которого мы назвали, в память первых людей, Авелем. Я посадил в эту пору молодой дубок недалеко оттого, что носил имя Ели. Березка Евы всеми своими ветвями глядела, как поднимались оба дубка-близнеца, подобно подраставшим детям. Я был косматым буком – родоначальником, чьи ветви кидали вширь зеленую тень. Лес стал глубоким символом семьи. Божественная десница заронила в него одно зерно, за ним – другое… Первым под тень буков явился я с моей бородой пустынного человека, за мной последовала Ева. И семена вечной жизни взошли из нашей любви, подобно тому, как маленькие стройные дубки, называвшиеся Елем и Авелем, выросли из желудей. И лес, эти вначале живые ростки и стебли, пригреваемые светом солнца и овеваемые дыханием ветра, с течением времени заполнил собою всю равнину. Племя твое, Адам, не умрет никогда! Оно распространится в веках, многочисленное и ликующее, как целый народ. Так лес, полный очарования и величавости, стал символом нашей судьбы.