Антидот. Противоядие от несчастливой жизни - читать онлайн книгу. Автор: Оливер Буркеман cтр.№ 50

В некоторых культурах memento mori принимал еще более крайние формы. В XVI веке Монтень был рад похвалить древних египтян, которые «в разгар веселого пира вносили в помещение человеческий скелет в качестве напоминания своим гостям». (Монтень также считал, что рабочее место писателя должно иметь вид на кладбище: по его мнению, это способствовало остроте ума.) В Махасатипаттхана-сутте, одном из главных буддийских текстов палийского канона, Будда убеждает своих монахов идти на кладбища для медитации, в частности, предлагая как объект для созерцания:

«…тело человека, умершего один, два или три дня назад, вспухшее, синее и гниющее; тело, брошенное в могилу, съедаемое вороньем, ястребами, грифами, псами, шакалами либо различными видами червей; тело, брошенное в могилу и ставшее скелетом с остатками плоти и крови на костях, соединяемых сухожилиями; тело, брошенное в могилу и ставшее грудой костей, разметанных по сторонам: там — кости кисти, здесь — кости стопы, берцовая кость, бедренная кость, тазовая кость, позвоночный столб и череп; тело, брошенное в могилу, ставшее выбеленными костями цвета ракушки; тело, брошенное в могилу, ставшее костями, что сгнили и превратились в пыль…»

Эта практика «созерцаний на кладбище» должна была привести медитирующего монаха к пониманию того, что его тело, по словам, приписываемым Будде, «такого же рода и потому неизбежно будет подвержено этому».

Мы с Франсиско ехали все дальше. Наконец, после короткой остановки в небольшом городке, чтобы перекусить chilaquiles со свининой и посмотреть на процессию прихожан местной церкви с портретами умерших родственников, мы прибыли к месту назначения в деревню Сан-Грегорио Атлапулько. Холодало, время шло к полуночи. Сначала я увидел только отблески оранжевого света в ночной темноте, а потом, за поворотом дороги мы обнаружили его источник: сотни свечей на деревенском кладбище, усеянном сплошным ковром из оранжевых лепестков маргариток, отбрасывали мягкое зарево в черное небо.

Франсиско припарковал грузовик, и мы вошли на кладбище. Моим глазам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к открывшемуся зрелищу. Почти у всех надгробий, которые в основном представляли собой грубые куски бетона или дерева, находились люди. Группами по три-четыре человека они сидели на складных стульчиках или прямо на земле, скрестив ноги, разговаривая вполголоса и попивая текилу из бумажных стаканов. По краю кладбища перемещался оркестр марьячи в полном облачении, исполнявший серенаду каждой могиле. Я остановил женщину, несшую охапки ковриков и складных кресел к ближайшему надгробию, и спросил, для чего это. «О, да это моя мама, — весело ответила она, показывая на могилу. — Мы каждый год сюда приходим».

Будет совершенно неправильным представлять себе День Мертвых или memento mori в целом как способ подавить неизбежное и мучительное чувство скорби по ушедшим. Участников ночных бдений на кладбище вообще никак нельзя было принять за людей, которые просто пытаются развеяться после недавно постигшего их горя, и в любом случае идея праздника заключается не в том, чтобы изобразить широкую ухмылку перед лицом смерти. Это было бы как раз в худших традициях «культа оптимизма» — бесполезным и как минимум неуместным способом реакции на утрату.

День Мертвых не представляет собой попытку превратить нечто пугающе серьезное в нечто совершенно обыденное и не заслуживающее особого внимания, он сам — отрицание подобной бинарной категоричности.

Происходившее на кладбище было самым ярким проявлением memento mori — ритуала, который не подавляет мысли о смерти, но и не пытается изобразить ее в безобидном и слащавом духе англо-американского Хэллоуина. Это ритуал, дающий возможность смерти просочиться в жизнь.

Писатель Виктор Ланда, выросший в Мексике, замечает: «В наших традициях люди умирают три раза. Первый раз — когда наши тела перестают функционировать, наши сердца перестают биться в унисон, наши взгляды лишаются глубины и смысла, а пространство, которое мы занимаем, постепенно теряет значение. Вторая смерть происходит с преданием тела земле… третья, окончательная, смерть случается, когда не остается в живых никого, кто вспомнил бы о нас». В ту ночь на кладбище смерть была вездесуща, и именно по этой причине третьего вида смерти там не было: все жители городка вспоминали. В том числе они помнили и о своей собственной смерти, которая отличалась от смерти их родственников только тем, что пока не пришла за ними.

Не обязательно заниматься кладбищенскими бдениями, чтобы следовать memento mori, можно начать с малого. Психолог Расс Харрис предлагает простое упражнение: представьте, что вам 80 лет (в случае, если вам действительно пока еще нет 80-ти, а если уже есть, выберите любой возраст постарше) и продолжите следующие фразы: «Мне надо было тратить больше времени на…» и «Мне не надо было тратить столько времени на…». Это удивительно эффективный способ быстро достичь осознания собственной смертности. Все складывается в нужном порядке, и становится намного проще последовать совету Лорен Тиллингаст — представить, что именно вам нужно делать, чтобы сосредоточиться на текущих ощущениях и увеличить свои шансы умереть после содержательно и полноценно прожитой жизни.

Подобные небольшие привычки могут стать самым сильным способом memento mori: с помощью таких рутинных непритязательных ритуалов мы можем сделать памятование смерти частью повседневного жизненного уклада и достичь подобия эпикурейского разумного покоя перед лицом бренности своего существования. Во всяком случае, в течение нескольких месяцев после приезда из Мексики я постоянно мысленно возвращался совсем не к шумным торжествам во славу смерти, которые видел в центре Мехико. Вместо этого я вновь и вновь вспоминал ощущение покоя в присутствии смерти, переживание сосуществования с ней, единения ее с жизнью, которые получил в Сан-Грегорио Атлапулько.

Тогда, около двух часов ночи, перед отъездом из деревни я обратил внимание на закутанную в шаль пожилую женщину: она сидела в одиночестве на складной скамейке близ кладбищенской стены и, казалось, тихо беседовала с надгробием.

Я осторожно подошел поближе. Прерывать ее было бестактно, но она не высказала никакого раздражения. Улыбаясь, кивнула на бортик у края могилы, приглашая меня присесть. Я присел.

С другого конца кладбища доносились напевы марьячи. Я заметил, что некоторые семьи развели небольшие костерки, чтобы не мерзнуть; в паре метров от нас Франсиско согревался, похлопывал себя руками по бокам. Я оглядел кладбище, покрытое ковром из маргариток и заполненное группками людей. За его пределами была сплошная тьма без единого огонька, но внутри сотни мерцающих свечей и костры придавали холодной ночи подобие уюта. Музыка продолжала играть. Смерть витала в воздухе, и все было замечательно.

В декабре 1817 года 22-летний английский поэт Джон Китс отправился посмотреть ежегодную рождественскую пантомиму в лондонском Королевском театре Друри-Лэйн. Там присутствовал и его друг, критик Чарльз Вентворт Дильк, и по дороге домой они завели между собой разговор о литературе, в частности о природе писательского гения. Где-то на полпути между Сохо и своим домом в Хэмпстеде Китсу пришла в голову мысль, которую он изложил спустя несколько дней в письме своим братьям. В ней содержится то, что один из биографов Китса назвал «моментом истины» в истории литературы: