Ричард Длинные Руки - сеньор - читать онлайн книгу. Автор: Гай Юлий Орловский cтр.№ 22

– Неси, – велел я. – Все, что у тебя есть наготове. Если ты был готов накормить хоть сто человек, то нас накормить обязан. Все понятно?

Он ушел, Сигизмунд был уверен, что надолго, но хозяин тут же снова показался из кухни, словно его там ждали и сунули в руки поднос с уже заготовленными тарелками, мисками. Хозяин нес его, побагровев от натуги и сильно откинувшись всем корпусом назад.

Я проследил, как он ставит на стол огромный поднос, на нем плоское медное блюдо с огромной коричневой тушей раскормленного гуся, оранжевая корочка покрыта бисеринками пота, под ней чувствуется давление горячих недр. Мои ноздри сразу задергались, жадно улавливая дурманящий запах. Рядом такое же точно блюдо с аппетитно зажаренным поросенком. Кожица блестит, как покрытая лаком, подрагивает от напора ароматного пара.

Хозяин с поклоном замер, ожидая, что же будет, ибо молодой рыцарь побагровел, напрягся, готовый то ли выскочить из-за стола, то ли вовсе перевернуть его с нечестивыми в постные дни блюдами, а я, вспоминая запорожцев, сказал громко:

– Именем господа перекрещаю порося в карася!.. А гуся – в форель. Все, сэр Сигизмунд, вы тоже можете есть! Как видите, это уже не поросенок, а большой и хорошо прожаренный карась. А карась – постная пища.

Сигизмунд всмотрелся в поросенка, на лице появилось жалобное выражение, он даже побледнел, сказал дрогнувшим голосом:

– Но я… все еще зрю поросенка…

– Как? – изумился я. – Сэр Сигизмунд, это на нас наводят морок, чтобы сбить с пути христианина! Или у вас недостаточно веры? Вон даже хозяин подтвердит, что перед вами карась!

Хозяин взглянул на меня изумленными глазами, потом на бедного рыцаря и сказал очень честным голосом:

– Карась, еще какой дивный карась! Отродясь такого карасистого карася не видел! Чудо, просто чудо! Кушайте, доблестный рыцарь, никакого греха на вас не будет! Какой же грех – есть такого карасевого карася?

Сигизмунд нерешительно отрезал заднюю лапу, начал жевать, лицо все еще напряженное, внушает себе, что обсасывает плавничок, а я сказал хозяину:

– А теперь вина! Сам понимаешь, под рыбу надо красное вино. Красное, понял?

Он поклонился, глаза его были, как океаны после потепления, полны глубочайшего уважения.

– Понял, доблестный сэр! Все понял.

Он исчез, отсутствовал долго, но когда принес кувшин, я сразу ощутил по его температуре, что хранился в самом глубоком погребе. Хозяин на моих глазах смел паутину с засохшими тельцами паучков со скрюченными лапками, сломал сургучную пробку.

– Как хорошо, – сказал я хозяину громко, – что ты пожертвовал бедным путникам этого гуся и поросенка… э-э… карася и форель, хотя готовил для себя… Вот возьми эту монету. Я, паладин, подтверждаю, что все, могущее накормить или обогреть усталых путников, – во благо и славу господа.

– Аминь, – сказал Сигизмунд благочестиво, он явно принял мои слова за молитву.

– Ага, – подтвердил я.

Хозяин кивнул, что значило и «ага», и «аминь», но глаза расширились, а челюсть отвисла, когда рассмотрел, а потом и распробовал на зуб, что монета из золота.

– Да, – выдавил он с трудом, – во славу… гм… Вы надолго, благодетели?

– На ночь, – сообщил я с набитым ртом. – Не забудь покормить коней. Мы постояльцы мирные, хлопот не доставим. Переночуем и уедем.

Корочка хрустела, из разломов вырывались струйки горячего пара, обжигая пальцы. Я рвал мясо, сок стекал до локтей, мы с Сигизмундом пожирали поросенка молча и как на ристалище: кто управится со своим противником быстрее, чтобы прийти на помощь другу. Горячее мясо обжигало язык и пасти, сразу проваливалось в пищевод, а там желудок подпрыгивал и хватал, как пес, на лету, мгновенно проглатывал и смотрел в жадном нетерпении: ну где же еще, почему так долго, что там за ленивец засыпает на ходу?

Отяжелевшие, мы время от времени прикладывались к кувшину, пока хозяйка не догадалась принести по медной чаше. Сигизмунд спросил ее сипло, неуспев проглотить очередной кусок:

– Как там… леди?

– В комнате, – ответила хозяйка. – Чистенькая такая комната… Я сама принесла ей поесть. Хорошая девушка. Я ее знаю, она младшая дочь шорника с третьей улицы. У него их шестеро, вот младшую и определили…

Я отпустил ее кивком, Сигизмунд задумался, я сказал с облегчением:

– Ну вот и эту пристроили! Не фиг ей здесь рассиживаться, могла бы и сразу домой. Впрочем, понимаю, нужна некоторая реабилитационная программа для жертв насилия. Ладно, пусть поест, помоется… хотя последнее – лишнее, как думаешь?

Сигизмунд сказал с упреком:

– Сэр Ричард, я слышу в вашем голосе как бы шуточки в адрес этой несчастной, а это нехорошо!

– Да. Но это только типа шуточки, – согласился я, – но не сама шуточка. Я в самом деле ей глубоко сочувствую. Она еще молодец, никакого визга! Приняла все достойно. Как и то, что в жертву, так и освобождение.

Он просиял, как будто я расхваливал долго и самозабвенно его самого.

– Она превосходный человек, превосходный!

– Согласен, – сказал я, – вообще, у женщины нет недостатков, пока не похвалишь ее перед подругами. Но ее подруг здесь нет, а мы с тобой видим только милашку с хорошенькой мордочкой. Да еще и блондинку!

Сигизмунд заподозрил подвох, спросил подозрительно:

– Да, волосы просто золотые… И что?

– Когда же ты поймешь, что блондинка – это не цвет волос?

Мы разливали остатки вина по чашам, когда хлопнула дверь, ввалились трое поджарых мужчин, покрытых пылью, усталых. Они заняли ближайший к выходу стол, сразу же потребовали вина промочить пересохшие глотки, а еду потом, потом. Хозяин и хозяйка засуетились, а мы допили свое и отправились наверх, провожаемые заинтересованными взглядами. Судя по плотному загару, эти трое с юга, с очень далекого юга.

В просторной комнате на втором этаже, что отвели нам для ночлега, крупнозадая служанка стелила нам постели. У нее оказалась настолько пышная подпрыгивающая грудь, что едва не выскакивала из глубокого выреза. Я совершенно не запомнил ни лица, ни фигуры, вообще ничего не запомнил, а она, быстро управившись, хотела проскользнуть к выходу, но я ухватил за руку и, глядя в низкий вырез платья, спросил:

– А где девушка, что была с нами?

– Она… – ответило там, немного выше груди, хотя голос звучал низкий, грудной. – Ее уже увели… Хозяйка тут же сообщила родне. Пришли родители, сестры. Она плакала и не хотела уходить, но утащили…

Я сказал с облегчением:

– Вот видишь, Сигизмунд, а ты уже собирался жениться!

– Да я, – пробормотал он, – не совсем так уж, чтоб… Но если родители ее приняли обратно, то…

Я отпустил руку служанки, такую же пухленькую и горячую, словно я уже держался за ее грудь, служанка благодарно пискнула и ускользнула, унося роскошные полушария. Я краем глаза заметил, как смотрит Сигизмунд, подумал, что да, женское платье должно так плотно обтягивать грудь, чтобы дыхание перехватывало у мужчины, ибо мужчина больше всего в женщинах ценит три достоинства: лицо и грудь, ведь грудь – это лицо женщины!