Третий шимпанзе - читать онлайн книгу. Автор: Джаред М. Даймонд cтр.№ 52

В детстве мы осваиваем сложную структуру человеческого языка, не изучая при этом точных правил, которым он подчиняется. Нам не требуется формулировать такие правила, пока мы не начали изучать родной язык в школе или осваивать иностранный язык по учебникам. Структура нашего языка столь сложна, что многие из лежащих в ее основе правил, на которые в наше время опираются профессиональные лингвисты, были сформулированы лишь в последние десятилетия. Этот пролив между человеческим языком и голосовым общением животных объясняет, почему большинство лингвистов никогда не затрагивают вопроса о том, как человеческий язык развился на основе своих предшественников, языков животных. Они считают, что ответить на этот вопрос невозможно, и поэтому признают его не заслуживающим рассмотрения.

Ранние письменные языки, существовавшие 5000 лет назад, были столь же сложными, как и современные. Человеческий язык явно обрел ту сложность, которая характерна для него сейчас, намного раньше. Можем ли мы выявить недостающие звенья в развитии языка, отыскав первобытных людей, языки которых были бы настолько простыми, что могли бы считаться образцом ранних стадий в развитии языка? Ведь у некоторых племен охотников и собирателей до сих пор используются те же простые каменные орудия, что применялись во всем мире десятки тысяч лет назад. В книгах о путешествиях, написанных в XIX веке, можно найти множество рассказов об отсталых племенах, у которых, как утверждалось, в языке насчитывалось всего несколько сотен слов, или же отсутствовала артикуляция звуков, в результате чего они могли лишь произносить «э-э» и для общения пользовались жестами. Именно таким было первое впечатление Дарвина от речи индейцев Огненной Земли. Но все эти истории оказались не более чем мифом. Дарвину и другим западным путешественникам было просто трудно различать непривычные звуки неевропейского языка, как людям не из Европы сложно улавливать звуки английского языка, а зоологам непросто распознать звуки, издаваемые зелеными мартышками.

В действительности оказывается, что сложность социального устройства и устройства языка никак не коррелируют друг с другом. Люди, применяющие лишь примитивные технологии, не говорят при этом на примитивных языках, как обнаружил я в первый же день, проведенный в племени форе в горных районах Новой Гвинеи. Грамматика форе оказалась восхитительно сложной, — к словам добавлялись послелоги, примерно как в финском, имелись не только единственное и множественное, но и двойственное число существительных, как в словенском, а времена глагола и построение фраз не походили ни на один язык, с которым мне доводилось сталкиваться. Я уже упоминал восемь тонов гласных в новогвинейском языке иау, различия которых не в состоянии уловить профессиональные лингвисты, изучающие этот язык годами. Не можем мы и опровергнуть предвзятое суждение Дарвина, то есть говорить об обратной связи между сложностью языка и сложностью социального устройства, ссылаясь на высокоразвитые цивилизации Китая и Англии, языки которых просты с точки зрения изменения слов: те изменяются мало или вообще не меняют форму (спряжение глаголов и склонение существительных). Французский глагол изменяется намногим более, чем современный английский, и при этом французы считают себя наиболее цивилизованной нацией.

Следовательно, хотя некоторые народы в современном мире продолжают использовать примитивные орудия, ни один из них не сохранил примитивного языка. К тому же, при археологических раскопках находят множество сохранившихся орудий кроманьонцев, но ни одного сохранившегося слова. Из-за невозможности найти это недостающее звено в лингвистике у нас нет того, что могло бы стать самым убедительным свидетельством происхождения человеческого языка. Мы вынуждены подойти к вопросу косвенным путем.

Одним из косвенных способов рассмотрения этого вопроса будет выяснить, сумели ли какие-либо люди, лишенные возможности слышать какие бы то ни было высокоразвитые современные языки, самопроизвольно создать примитивный язык. Как писал греческий историк Геродот, египетский фараон Псамметих намеренно провел подобный эксперимент, в надежде отыскать наиболее древний язык в мире. Фараон отправил двух новорожденных жить с пастухом-отшельником, который должен был воспитывать их, строго соблюдая молчание, а затем слушать, какими будут их первые слова. Послушно выполнив наставления, пастух затем сообщил, что оба ребенка издавали лишь бессмысленный лепет до двух лет, когда подбежали к нему и начали многократно повторять слово «becos». Поскольку это слово на фригийском языке, на котором в те времена говорили в центральной Турции, означает «хлеб», Псамметих, надо полагать, сделал вывод, что фригийцы являются самым древним народом на Земле.

Однако скептики, знакомые с кратким рассказом Геродота об эксперименте Псамметиха, сомневаются относительно того, что условия проведения эксперимента действительно соблюдались столь строго, как это описано. Этот пример показывает, почему некоторые ученые называют Геродота не отцом истории, а отцом лжи. Конечно же, младенцы, выросшие в изоляции от людей, как, например, хорошо известный мальчик-волк из Авейрона, практически лишены речевых навыков и не изобретают, а также не «обнаруживают» языков. Тем не менее один из вариантов эксперимента Псамметиха в современном мире проводился уже десятки раз. В этом варианте целые популяции детей слышали вокруг себя речь взрослых, грубо упрощенную и нестабильную форму языка, в некотором роде похожую на речь нормальных детей в возрасте примерно двух лет. Затем у этих детей начал стихийно складываться собственный язык, намного более развитый, чем коммуникация зеленых мартышек, но проще нормальных человеческих языков. В результате появлялись новые языки, известные как пиджины и креольские языки, которые и могут стать для нас моделью двух недостающих звеньев в эволюции нормального человеческого языка.

Впервые с креольским языком я познакомился, столкнувшись с используемым в Новой Гвинее в качестве лингва-франка языком, называемым неомеланезийским, ток писин или пиджин-инглишем. (Последнее название дает нам неверное представление об этом языке, так как неомеланезийский является не пиджином, а креольским языком, выросшим из развитого пиджина, — разницу между этими понятиями я объясню позже; и это только один из многих независимо развивавшихся языков, также ошибочно называемых пиджин-инглишем.) В Папуа — Новой Гвинее, при площади, примерно равной площади Швеции, насчитывается около 700 местных языков, но ни на одном из них не говорит более трех процентов населения. Не удивительно, что потребовалась лингва-франка, и она сложилась после прибытия сюда англоговорящих моряков и торговцев в начале 1800-х годов. В наши дни неомеланезийский служит в Папуа — Новой Гвинее не только широко используемым языком общения, но и языком газет, радио, обучения в школах, парламентских обсуждений. Объявление, приводимое в приложении к этой главе, позволяет получить представление об этом языке, сложившемся столь недавно.

Прибыв в Папуа — Новую Гвинею и впервые услышав неомеланезийский, я отнесся к нему пренебрежительно. Он показался мне многословной, лишенной грамматики детской речью. Я стал говорить на упрощенном английском, так, как, по моим представлениям, говорят маленькие дети, и с огорчением понял, что новогвинейцы меня не понимают. Мое предположение, что слова в неомеланезийском означают то же самое, что и родственные им английские слова, ставило меня в неловкие ситуации, особенно когда я попытался извиниться перед женщиной в присутствии мужа, что нечаянно ее толкнул, и оказалось, что неомеланезийское слово pushim означает не «толкнуть», как английское push, а «иметь половой контакт».