Ничего особенного - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Токарева cтр.№ 95

Небольшой экскурс в прошлое: мы познакомились с ней пять лет назад, в скоропомощной больнице, где лежали по поводу острого аппендицита. Мы вместе лежали, вместе вставали, вместе учились ходить, вместе ели и говорили, говорили, говорили… Где-то уже через час после знакомства стало ясно, что наши души идентичны, как однояйцевые близнецы. Или, вернее, у нас одна душа, разделенная на две части. Одна часть – во мне, а другая – в восточной девушке, студентке театрального училища. Единственная разница состояла в том, что она бредила Дузе, а я не имела о ней никакого представления. Все остальное совпадало, и мы все семь дней поражались узнаванию.

Итак, я проснулась, надела ватный халат – чопан и вышла во двор.

Как прекрасно ступить из комнаты прямо на землю. Я могу ступить из своей московской комнаты прямо на балкон и с высоты девятого этажа обозреть окрестность. И мне почему-то кажется, что кто-то невидимый должен подойти ко мне со спины и перекинуть через балконные перила. Я переживаю ужас кратковременной борьбы, потом ужас полета, не говоря уже об ужасе приземления. Знакомый врач-психиатр объяснил, что есть термин: тянет земля. Что это не патология. Патология для человека – жить на девятом этаже, быть поднятым над землей почти на тридцать метров.

Дом и сад были отделены от улицы высокой стеной. На стене, прямо над собачьей будкой, сидела кошка и созерцала этот мир спокойно и отрешенно, как представитель дзен-буддистской философии.

Кошка смотрела на небо, сине-голубое и просторное. Я тоже посмотрела на небо, и мне показалось, что здесь оно выше, чем в Москве, хотя, наверное, так не может быть. Небо везде располагается на одной высоте. Далее кошка приспустила глаза на верхушки деревьев. Ветки еще голые, но чувствуется, что почти каждую секунду готовы взорваться и выхлопнуть хрупкие цветы: белые, розовые, нежно-сиреневые. Кошка нагляделась на деревья, потом стала разглядывать меня в узбекском чопане.

Карай стоял, задрав голову, неотрывно глядел на кошку. Его ноги наливались, наливались мышечной упругостью, и вдруг – рывок… Карай, как живой снаряд, метнул вверх всю свою веками накопленную ненависть, но цепь оказалась короче стены сантиметров на двадцать, и эти двадцать сантиметров решили дело и вернули Карая к будке, при этом чуть не оторвав ему голову. И тогда Карай все понял – и про кошек, и про людей – и зашелся, захлебнулся яростным протестом. А кошка лениво встала и пошла по стене с брезгливым выражением. Она бы и дальше сидела, ей плевать, что там происходит, внизу, но такое количество шума и недоброжелательства мешало ей созерцать мир. Какое уж тут созерцание…

Из дома вышла годовалая Диана, дочка Лии. У нее были черные керамические глаза и ресницы такие длинные и загнутые, как будто их сделали отдельно в гримерном цехе.

– Вав! – Она ткнула кукольным пальцем в сторону Карая.

Кошки не было и в помине, а Карай все захлебывался бессильной яростью, которую ему необходимо было израсходовать.

Из дома выбежала Лия. На ней – платье Дузе, которое досталось ей, естественно, не от Дузе. Она сшила его себе сама, скопировав с картинки. Вид у нее был романтический и несовременный, с большой брошью-камеей под высоким воротником.

– Замолчи! – крикнула она Караю с радостной ненавистью, потом схватила Диану на руки и начала целовать так, будто ее сейчас отберут и больше никогда не покажут.

– Она у меня чуть не умерла, – сообщает мне Лия, отвлекшись от приступа материнской любви. – У нее от пенициллина в кишках грибы выросли.

– Какой ужас…

Диана высокомерно смотрела на меня с высоты материнских рук.

– Слушай, а вот нас растили наши матери… Столько же времени тратили? Так же уродовались?

– Наверное. А как же еще?

– В таком случае мы не имеем права на свою жизнь.

– Как это? – не поняла я.

– Ну вот, я трачу на нее столько сил, только ею и занимаюсь. Значит, она – моя собственность. А я – мамина. И если я, к примеру, захочу отравиться, значит, я покушаюсь на чужую собственность. Пока живы родители, мы обязаны жить.

Я внимательно исподлобья смотрю на Лию, потому что ее слова имеют для меня особый смысл. Она замечает мое выражение. Она замечает абсолютно все.

– Пойдем покажем тете цветочек!

Мы идем в сад, садимся на корточки и смотрим, как из земли тоненький, одинокий и трогательный тянется подснежник. Здесь, в Самарканде, он крупнее, чем в средней полосе. И не белый, а желтый.

Мы смотрим, завороженные. Мне кажется, что от желтого колокольчика исходит тихий звон.

– У… – Диана выпячивает крошечные губки, как обезьяний детеныш, и показывает на цветок.

Карай в углу двора все продолжает взвывать и взлаивать, не может успокоиться.

– Ты знаешь, он дурак, – делится Лия. – Но Саша его любит. По-моему, он любит собаку больше, чем меня. Правда.

Мы поднимаемся и идем завтракать.

На столе среди закусок, которые я называю «колониальные товары», – гора плова. Поверх рисового купола – куски баранины, ломтики айвы, головки тушеного чеснока и еще какая-то красота и невидаль.

Лия накладывает в мою тарелку. К лицу поднимается дух баранины и особой травы под названием «зира». Каждая рисинка отделена друг от друга и отлакирована каким-то благородным жиром.

– Ну, чего ты сидишь?

Я с неуверенностью потянулась к вилке.

– Руками… – Она сложила щепоть из трех пальцев и показала, как надо ею пользоваться.

Я повторила. У меня получилось.

Лия смотрела на меня с этнографическим интересом.

– Ну? – спросила она.

– Ничего. Странно… – Я действительно не могла объяснить своего состояния.

Моя плоть как бы возвращалась ко мне после долгого конфликта. Как будто мы с ней были в ссоре, а теперь миримся. Это было замечательное чувство, райское блаженство, и я даже подумала: «Может, я уже умерла и теперь нахожусь в раю…»

Пришла мать Лии и забрала Диану. Мы остаемся вдвоем на кухне за большим деревянным столом. Я – в чопане. Лия – в платье Дузе. От платья Дузе Лия переключается на Италию, а с Италии – на свою поездку в эту капстрану по туристической путевке.

Самолет рейсом «Ташкент – Милан» вылетел, естественно, не из Самарканда, а из Ташкента.

Лия выяснила день и час отправления и, зная свои взаимоотношения со временем, решила приехать в Ташкент на сутки раньше, с запасом в двадцать четыре часа. Эти двадцать четыре часа надо было где-то скоротать, и Лия поселилась в гостинице, в двухместном номере.

Ее соседкой по номеру оказалась украинская девушка Анна, которая не имела к группе никакого отношения. Она была сама по себе и проводила время странным образом: все время лежала на кровати и плакала.

Лия, зная свою манеру во все вмешиваться, решила на этот раз ни во что не вмешиваться и делала вид, что ничего не замечает. Но Анна все плакала и плакала, весь день и вечер, и тогда Лия не выдержала и спросила: