Они усаживались к его столу, разливали кофе либо чай по чашкам, угощались печеньем либо конфетами и подолгу, подолгу разговаривали.
Честно? Егор им немного завидовал. Ему казалось, что разговоры эти очень содержательны, интересны. Через пару дней Академик так расчувствовался, по мнению Егора, что доверил Рыжей рассматривать свои чертежи, старые книги и огромные старинные альбомы, занимавшие почти всю поверхность большущего стола.
А однажды, это когда Академик, включив ночник, погасил верхний свет и принялся расхаживать по комнате и рассказывать что-то, отчаянно при этом жестикулируя, Егор подумал, что Рыжую сейчас посвящают в какую-то страшную тайну. И ему очень захотелось быть сопричастным к этой тайне. Захотелось сейчас сидеть рядом с Рыжей, слушать Академика и стоны старого дома.
Ночь показалась ему бесконечной. И наутро он нарочно поставил свой Жучок так, чтобы Рыжая по пути на остановку в него непременно уперлась.
– О, это вы? – удивленно распахнула она зеленые глазищи. – Здравствуйте. Простите, не знаю, как вас зовут. Я Оля.
– Егор, – представился он, распахнул дверцу со стороны пассажира. – Присаживайтесь, довезу.
– Нет, – неожиданно резко ответила она отказом. – Не надо.
И ушла на остановку, даже ни разу не обернувшись. Он не погнался за ней, считая это глупым. И весь день был раздосадован на самого себя. Навязываться он себе запретил с тех пор, как Ленка его кинула. Никогда никому не навязываться. А утром как-то так вышло, что попытался это сделать. С сердитых мыслей своих он решил вечером к окну не подходить. И два дня потом не подходил, согласившись два дня подряд встречаться со Светой. А это было то еще испытание! При внешней привлекательности девушка была глупа как пробка!
На третий день Егор решил: все, хватит. Он наказал себя за промах, можно побаловать себя любопытством. Сел у окна со стаканом виски, только уставился на окна, как в доме отключили свет. Вот только что привычно светились все пять окон: два на первом, три на втором. Третье на втором наглухо задраено шторами. Как бац – и все потухло. Какое-то время держалась полная темнота. Потом в окне Рыжей заметался острый луч фонаря. В окне Академика на подоконнике загорелась свеча. А в окне сумасшедшей семейки загорелась керосиновая лампа, поставленная в центр обеденного стола.
С чего-то ему сделалось жутко. Представилось, как стонут старые перекрытия, пищат мыши под полом, воет осенний ветер, беспрепятственно гуляя по длинному коридору. И он даже пожалел Рыжую. Ей-то теперь каково?! И он даже подумывал выйти на улицу, войти в дом, постучаться к ней и пригласить к себе. Конечно, не пошел бы. Но ведь подумал.
И тут свет включили. Егор даже вздрогнул. Вздрогнул, кажется, одновременно с мужиком, застывшим посреди комнаты в ярко освещенном пятом окне. Тот как кенгуру прыгнул к окну и резким движением задвинул шторы. Наверное, распахнул их, когда свет отключили. Чтобы свет уличных фонарей попадал в комнату. Не ожидал, что поломку устранят так быстро. И попался! Он попался Егору на глаза, и он его великолепно рассмотрел. Крепкого телосложения, достаточно высокий, абсолютно лысый. Возраст? Судить сложно с такого расстояния. Но если учесть стремительный бросок к оконному проему, достаточно молод.
– Ну, наконец-то, незнакомец, – удовлетворенно хмыкнул Егор, сползая с табурета. – А то просто призрак какой-то…
Свет в доме отключали потом почти каждый вечер. Минуты на три, иногда чуть дольше. Все жильцы почти с этим свыклись. Потому что даже в комнате пьющей пожилой женщины тут же занимался крохотный огонек свечи или зажигалки. И лысый мужик больше промахов не допускал. Окно его всегда оказывалось плотно зашторенным.
Так продолжалось неделю или чуть больше. А потом…
Кажется, это был вечер среды. Да, точно. Он по средам обычно встречался со Светой. Она почему-то настаивала именно на среде. Хотя ему одинаково скучно было с ней и в пятницу, и в субботу. Тот вечер среды не стал исключением. Они сходили в кино, потом наскоро поужинали. Он отвез ее домой, вытерпел пару поцелуев.
Вернулся Егор ближе к одиннадцати вечера. Переобулся в домашние тапки, повесил куртку, стащил галстук, швырнув его на крючок вешалки в прихожей. Расстегнул две верхние пуговицы сорочки и пошел в кухню. Не включая света, он подошел к окну и разочарованно вздохнул. Света в доме опять не было. Вообще никакого. Не горел фонарик у Рыжей, не светила себе зажигалкой пожилая женщина, не металось пламя под колпаком керосиновой лампы в сумасшедшем семействе. У Академика тоже было темно.
Хотя минутку! В его окне вспыхнул огонек от спички, потом загорелась свеча, но не на подоконнике. Подсвечник с толстой свечой был в руках пожилого дядечки, переодетого ко сну в клетчатую пижаму. Он медленно шел, подсвечивая себе дорогу, к двери. Встал возле нее, с кем-то поговорил и начал отпирать замок. Отпер дверь, отошел на три метра в глубь комнаты и тут же испуганно попятился, загораживаясь подсвечником, как щитом.
Егор вытянул шею. Он мог поклясться, что понял, зачем пришел к Академику человек, наряженный во все черное. С лицом, закрытым маской.
Он пришел его убивать!
Нож, высоко занесенный над головой позднего гостя, не оставлял никаких сомнений. А когда этот нож резким движением вошел в грудь Академику, потом еще раз и еще, Егор закричал.
– Господи, нет! – шептал он уже, плотно зажимая рот ладонью и как завороженный не сводя взгляда с окна пожилого человека. – Да помогите же вы ему кто-нибудь! Помогите!
Академик упал. Убийца подхватил подсвечник. И прежде чем он задул свечу, Егор его рассмотрел. Он мог поклясться на Библии, что разглядел прядь огненно-рыжих волос, выбившихся из-под черной шапочки…
Глава 7
Творить добрые дела оказалось очень сложно. И желание, казалось, есть, и возможности. Но удивительно – не было желающих принимать от него добро. Макаров заворочался, плотнее зарываясь в теплое одеяло и не желая выбираться из кровати еще минут сорок как минимум.
Он пытался, честно пытался. Купил игрушек, фруктов, конфет и поехал в детскую больницу. Все отдал. И как идиот стоял потом посреди вмиг опустевшего коридора. Дети поблагодарили и разбежались. Говорить с ним и уж тем более играть никто не захотел.
– Вы бы хоть присели, раз пришли, – посоветовала ему пожилая медсестра, наблюдавшая, как он раздавал подарки.
– А стоя нельзя? – огрызнулся Макаров.
Честно? Он был разочарован. Думал, что пройдет все как-то иначе.
– Стоя? – Она вопросительно подняла запущенные брови. – Может, и можно. И стоя можно, и на бегу.
И ушла, сердито поджав вялые губы. И даже халат ее накрахмаленный, казалось, шуршит сердито.
Потом Макаров попытался осчастливить бездомных, собирающихся у пункта благотворительных обедов. Он начал раздавать им деньги. Кому сто рублей, кому двести. Его благодарили, конечно. И тоже тут же расходились. И он даже выговор получил от раздатчиков пищи.