Бумажный герой - читать онлайн книгу. Автор: Александр Давыдов cтр.№ 36

Тогда я испытывал смущенье, но не страх, еще с детства испытанный чувством, сперва кошмарным, потом же умиротворяющим, – что я не участник мира, а его созерцатель. Не субъект и не жертва событий, а сторонний их наблюдатель. Может быть, чувство, что я единственно живущий в мире суетливых мертвецов. Оттого ответственный за все мироздание. Мой ангелок, ты, вижу, со мной не согласен. Говоришь, что и я из той же материи, что все остальные, – из праха земного, робких надежд, дурных и благих привычек, из собственных и чужих упований. А значит, в той же мере живой мертвец. Но разве ж это дурное чувство, разве ж гордыня себя ощущать ответственным попечителем мирозданья, как верный служитель Творца, – это ль не, наоборот, наивысшее смиренье? Что ж за гордыня такая, что чурается мирских благ и славы, на которые вовсе не претендую. Говоришь, ангелок, что еще хуже, еще зловредней та, что вроде б не требует воздаянья. Не жаждет ли втайне наивысшей награды, пред которой меркнут земные блага? Наверно, ты прав, ангелок, я и сам в себе вечно подозреваю грешные помыслы, даже не выраженные определенной мыслью.

Но мне действительно дорог этот хрустальный, хрупкий мирок, словно изобретенный каким-нибудь садомазохистом. Не созданный так, а будто перетворенный безумным мечтателем. Собственно, нашей же эгоистичной мечтой, напрасными упованьями и нуждами тела. «Люблю тебя, мой хрупкий и грешный мирок! – я подчас восклицал, раскинув руки вширь, как Распятый на небольшом, однако пронзительном полотне из городского музея, всегда выбивавшем у меня слезу восторга и умиления. – Люблю тебя, бессильной и бесцельной, бестолковый мирок, может, и неразделенной любовью». Такой уж, каков он есть, – немного затхлый, чуть пропахший плесенью, лишь иногда сочащийся ароматом, как благоуханные мощи святого, лежащие в тайной пещере, как потаенный смысл. Я – созерцатель мира, но и за мной бдит извечное пронзительное око – лишь вопрос, но без ответа. А мне-то кого вопрошать? Не этих же суетливых мертвецов, иногда чуть назойливых, которых люблю в целом, а по отдельности отношусь с благодушным презрением, как, впрочем, и к собственному земному естеству. Моя жизненная, в широком смысле, плоть, такова же, – ты прав, ангелок, – как любая другая, столь же благопристойна, в меру безумна и безответственна. Я, надеюсь, по жизни неглуп, я и щедр на житейские советы. Довольно находчивый собеседник, отчасти даже мастер словесного бильярда – от двух бортов в лузу.

Я готов говорить с кем угодно, но все ж это не более чем фантомные беседы, не достигавшие и не постигавшие сути. Разве что с тобой, ангелок. Я ведь вообразил его еще в своем нежном детстве, выпавшем на свирепо атеистичное время. Даже не как высшую сущность, а человекоптицу, поселившуюся в моей комнате да так и прижившуюся там навсегда. Сперва и не образом, а словно дыханьем неведомой мне благодати, смутным ощущеньем причастности вселенскому мифу, откуда новогодняя елка и другие прелести детства. Образ уже проявился позднее, – оказалось, что это мой ангел-хранитель. Эта птица-хранитель отвечала на мои детские вопросы. Не впрямую, а загадками и притчами, – случалось, лишь чуть лукавым молчанием. Но, в своей детской мудрости, я и не требовал точного ответа. Так и сопутствует мне с тех пор это создание моего инфантильного ума и незрелого чувства. Не обижайся, ангелок, твой образ – единственное мое обретенье в жизни. Ты мне навеваешь те сны, что не мирские, которые, бывает, бесовский морок, а без похоти, злобы, искаженных будней; вещие сновиденья, которые достоверны и безусловны, как сама явь.

Раздел 3

Даже Господь для меня, вроде б человека мыслящего, отнюдь не Бог философов, а Бог рождественской сказки, что лишь едва коснулась моего детства с нежностью голубиных крыл, но и теперь укрепляющей дух. Да я скорей горжусь своей верой, так и не обогащенной ни знаниями, ни моим скептическим умом, не опытом жизни, оттого детски наиной. Пребуду же как дитя! Нет нужды, что жизнь оплела роговым коконом это раннее нежное чувство, – тем оно будет сохранней. Кокон или паутина – эти мои ментальные миры, непредсказуемо один в другой перетекающие?

Я вопрошал своего ангела, где ж она пролегла, та трещина, что в который уж раз коварно рассекает нами выстраданный иль, может, вымученный образ мироздания? «Или там, или тут, или здесь», – ответил мне ангел, без тени улыбки, помавая крыльями во все стороны света. Уж не обрушится ль наземь весь небесный купол о семи хрустальных сферах, как лет пять назад рухнул свод публичного бассейна, ранив и загубив осколками благодушно резвящихся людей? Если честно, и фирма, где служу, причастна к возведенью злосчастного купола, но лишь косвенно, так что моя совесть почти спокойна. К тому ж я не скрепил проект своей подписью, поскольку тогда как раз находился в служебной командировке.

Знаю, что существует теперь полузабытая теория о том, что Земля, мол, вращается вокруг неподвижного Солнца, о множественности миров, бесконечном пространстве. Она, понятное дело, крайне сомнительна, но я, в отличие от наших теологов, вовсе ее не обвиняю в неблагочестии. Скорей уж это они маловеры, предписывающие промысел Господень. Нет, для меня эта, признаю, дерзновенная теория – просто утомительная чушь, бесцельный соблазн уму и воображению. Ей протестует мои разум и чувство. Как ни напрягаю воображение, ну не могу себе представить бесконечного пространства. В детстве, пытаясь вообразить его, буквально доводил себя до обморока. Не верю я, не верю в эту геометрическую абстракцию. Ведь конечно все, что мне дорого. Любое свершенье имеет исток и исход, а все наши дерзанья, потом упокоятся в вековечном веке, где смежит свои настырные зенки демон времени, не отличимый от ангела смерти. Вот и бесконечность времени еще большая морока. Ну, бесконечность вперед, хотя и безысходна, но ее более или менее можно представить и с ней примириться, – этакая неиссякаемая перспектива, правда, способная превозмочь все наши созидательные усилия. А бесконечность назад? Выходит, что время, своим прямолинейным лучом пробуравливает даже изначальный хаос, предшествующий космосу, чтоб затеряться в неведомом отдаленье. Получается, оно уже заранее в прах размололо всякую определенность, еще до нашего рождения. Но вот тут-то и слабина теории беспредельного времени. Мы-то существуем, каковы есть; и мир – каков есть, а не любой и всякий. А коль мир определенен, то и время имеет начало, таким образом, не столь радушное для всякой всячины. Этот аргумент я не только сейчас придумал. Еще студентом так прямо и написал в своей курсовой работе, даже удостоенной награды на конкурсе молодых дарований.

А кто же мы и каждый из нас в этом беспредельном пространстве и времени, – уж не говоря о том, что, выходит, и само мирозданье состоит из бессмысленных мельчайших соринок, как утверждал мой сокурсник, которые не разглядеть даже самым пристальным взглядом? Получается, мы мельче мошки, той самой соринки, – как говорят математики, стремимся к нулю. Да, эта теория демократична: тут равны в своей малости и архонт, и последний из его рабов. Пожалуй, демократия наших полисов и впрямь основывается на этой абстрактной вселенской геометрии. Но постоянно твердил и буду, что демократия не самоцель, а средство. Даже поднял эту острую тему на собранье ареопага, за что чуть не был побит камнями, заподозренный в склонности к тирании. Это я-то, для которого любой из нас – в сердцевине вселенной, центр которой, как известно, везде, а периферия нигде? В это буду я верить до самого исчерпанья времен.