– Доводилось ли вам до двадцатого марта когда-либо покупать или приобретать иным способом склянку лауданума в аптеке Притчарда на Коллингвуд-стрит?
– Нет.
– В хижине Кросби Уэллса несколько дней спустя после его смерти был обнаружен пузырек с лауданумом, – сообщил Брохэм. – Вам известно, как он туда попал?
– Нет.
– Вы не знаете, страдал ли мистер Уэллс зависимостью от опиатов?
– Он был пьяница. Это все, что я знаю, – отвечал Стейнз.
Брохэм изучающе воззрился на него:
– Будьте так добры, расскажите суду, как вы провели ночь четырнадцатого января, по порядку и своими словами.
– Я встретился с Анной Уэдерелл в «Песке и самородке» около семи, – рассказал Стейнз. – Мы вместе выпили и после того вернулись ко мне домой на Ревелл-стрит. Я уснул, а когда проснулся – около половины одиннадцатого, наверное, – она исчезла. Я взять не мог в толк, почему она убежала так внезапно, и отправился ее искать. Пришел в «Гридирон». За стойкой никого не было, на лестничной площадке – тоже, дверь ее номера наверху оказалась незапертой. Вошел, вижу – она на полу лежит, а вокруг нее расставлены трубка, лампа и смола. Ну вот, добудиться ее я не смог, а пока ждал, чтобы она очнулась, я опустился на колени рассмотреть приспособления. Прежде я к опиуму не притрагивался, но всегда мечтал попробовать. Есть в нем некая мистика, понимаете, и дым такой густой, такой красивый. Ее трубка еще не остыла, лампа все еще горела, и все казалось… ну, самой судьбой подготовлено специально для меня. Я подумал, дай-ка отведаю. Анна казалась такой невыразимо счастливой, даже улыбалась во сне.
– Что было дальше? – спросил Брохэм, едва Стейнз умолк.
– Я вырубился, ясное дело, – сообщил Стейнз. – Это было божественно.
Брохэм раздраженно поморщился:
– А после того?
– Ну, я знатно приложился к ее трубке, а потом прилег на ее кровать и поспал немножко, а может, я не спал, а грезил – это был не совсем сон. Когда же я снова пришел в себя, лампа остыла, чашечка трубки опустела, а Анна куда-то делась. Стыдно сказать, но о ней я даже не вспомнил. Мне хотелось лишь одного – еще раз вкусить зелья. Я просто изнывал от жажды, понимаете; с первого же глотка я подпал под власть этих чар. Я понимал, что мне не знать покоя до тех пор, пока я не отведаю наркотик еще раз.
– И это с первой же попытки, – скептически обронил Брохэм.
– Да, – подтвердил Стейнз.
– Что же вы сделали?
– Сей же миг кинулся в Чайнатаунскую курильню. Стояло раннее утро – только-только рассвело. По дороге я не встретил ни души.
– Как долго вы оставались в каньерском Чайнатауне?
– Наверное, недели две… но точнее сказать не могу: все дни слились друг с другом. А-Су был ко мне так добр. Приютил меня, кормил, следил, чтоб я не переедал. Вел счет моим долгам мелом на доске.
– Вы за это время с кем-нибудь виделись?
– Нет, – заверил Стейнз, – но на самом-то деле я почти ничего не помню.
– А что следующее вы помните?
– Однажды я проснулся, и А-Су рядом не было. Я очень расстроился. Он забрал опиум с собой – он всегда его забирал, уходя из курильни, – и я весь дом перевернул вверх дном, пока искал, прямо-таки дошел до ручки. И тут я вспомнил про запас мисс Уэдерелл… Я тотчас же побежал в Хокитику – я словно обезумел. В то утро шел проливной дождь, народу почти не было, я добрался до Хокитики, не встретив никого из знакомых. Вошел в «Гридирон» через заднюю дверь, поднялся по черной лестнице в глубине дома. Дождался, чтобы Анна ушла обедать, проскользнул в ее комнату, отыскал в выдвижном ящике смолу и все ее приспособления. Но я оказался в ловушке: в коридоре кто-то затеял разговор, совсем рядом с дверью, и выйти я уже не мог. А потом Анна вернулась с обеда: я услышал ее шаги, снова запаниковал и спрятался за портьерой.
– За портьерой?
– Да, – подтвердил Стейнз, – там-то я и прятался, когда в меня попала пуля из Анниного пистолета.
– И как долго вы прятались за портьерой? – медленно багровея, вопросил Брохэм.
– Несколько часов, – отозвался Стейнз. – Навскидку скажу, где-то с двенадцати до трех. Но это очень приблизительно.
– А мисс Уэдерелл знала, что вы в тот день находились в ее комнате?
– Нет.
– Как насчет мистера Гаскуана или мистера Притчарда?
– Нет, они тоже не знали, – заверил Стейнз. – Я сидел тихо, не шевелясь, затаив дыхание. Я уверен, никто из них даже не подозревал о моем присутствии.
Друган настойчиво зашептал что-то Хэррингтону на ухо.
– Что произошло после того, как в вас выстрелили? – спросил Брохэм.
– Я сидел тихо, не шевелясь, – повторил Стейнз.
– Вы сидели тихо?
– Да.
– Мистер Стейнз, – укоризненным тоном промолвил Брохэм, – вы пытаетесь убедить суд, что в вас выстрелили, совершенно неожиданно и с очень близкого расстояния, а вы даже не вскрикнули, не дернулись, не издали ни звука – словом, ничем не обнаружили своего присутствия перед тремя свидетелями?
– Верно, – кивнул Стейнз.
– Как же так вышло, что вы не вскрикнули?
– Так ведь у меня бы смолу отобрали, – объяснил Стейнз.
Брохэм устремил на него испытывающий взгляд; в наступившей тишине Хэррингтон передал коллеге записку, Брохэм пробежал по ней глазами, поднял голову и вопросил:
– Мистер Стейнз, допускаете ли вы возможность, что мисс Уэдерелл могла знать о вашем присутствии днем двадцать седьмого января и намеренно выстрелила в направлении портьеры, с целью причинить вам вред?
– Нет, – отрезал Стейнз. – Такой возможности я не допускаю.
В зале суда повисла мертвая тишина.
– Почему нет?
– Потому что я доверяю Анне, – объяснил Стейнз.
– Я спрашиваю о возможности, а не о степени вероятности, – уточнил Брохэм.
– Вопрос мне понятен. Мой ответ остается прежним.
– Что понуждает вас доверять мисс Уэдерелл?
– Доверие понуждению не подвластно! – взорвался юноша. – Доверием можно только подарить – подарить по доброй воле! И как мне прикажете отвечать?
– Я упрощу вопрос, – отозвался юрист. – Почему вы доверяете мисс Уэдерелл?
– Я ей доверяю, потому что я ее люблю, – объяснил Стейнз.
– А как так вышло, что вы ее полюбили?
– Так я же ей доверяю, понятное дело!
– Это логический круг.
– Да, – вскричал юноша, – а как же иначе! Истинное чувство всегда либо логический круг, либо парадокс, просто потому, что его причина и его проявление – две половинки единого целого! Любовь невозможно свести к списку причин, а список причин в любовь не сложится! Тот, кто со мной не согласен, никогда не любил по-настоящему!