Марко брел на подгибающихся ногах, не думая об осторожности,
совершенно изнемогший. Встреться ему в такую минуту Михаил, потребуй объяснений
– и губами не смог бы шевельнуть, не то что отбиться в случае нужды! Но
почему-то уже через четверть часа силы возвращались к нему, мышцы крепли,
воспоминания о белопенной Анисье оживали в голове… а в штанах твердел, оживал,
наливался нетерпеливой силой тот кусочек его тела, который только что казался
навеки изнемогшим, опустошенным, умершим. И Марко с суеверным восторгом,
который был сродни ужасу, думал, что не иначе она зачаровала его. Околдовала!
Она могла… Марко не сомневался, что Анисья все могла!
Они редко говорили, но порою все же хватало времени не
только для объятий. Однажды Анисья дала Марко шелковый мешочек, в котором тонко
и сухо что-то шелестело, и сказала, что это – трава осот, весьма большое
подспорье в торговых делах. Марко верил только в свою удачу, но подарок принял
с благодарностью. Только cвятая мадонна знает, в чем крылась причина – в удаче
или в осоте, но невозможно было не заметить, как улучшились вдруг его дела!
Мало того, что Михайла не изменил слову и не взвинтил цену на свой товар, не
передал его другому покупателю, хотя мог теперь, после пожара, выбирать. Марко
продал меха с такой выгодой, какой даже предположить не смел в самых радужных
мечтах. Он мог бы уже возвращаться в Венецию, но рассудил, что прежде возьмет
партию хорошего товара, например, меду. Опять пришлось подождать немного… до
конца лета.
Разгоряченная плоть одобряла такое решение – в самом деле,
как это так, вдруг расстаться с Анисьей? Да разве они уже довольно натешились
друг другом? Нет, Марко подождет. И до исхода лета, и до глубокой осени, потому
что это значило увезти с собой не только мед, но и чистейший воск. А потом вдруг
явилась ему в голову отличная мысль: прикупить еще мехов на первых зимних
торгах! И опять новая – да еще какая догадка: а зачем вообще ждать торгов в
Москве? Не лучше ли поездить с Михайлой по охотничьим угодьям, где можно
набрать меха вдвое, втрое, вчетверо дешевле? Впрочем, он уже тогда знал, что
никуда не поедет: посулит хороший барыш Михайле – и зашлет его по знакомым
промысловикам, а сам останется.
Останется с Анисьей.
Дни шли за днями, и он все больше привязывался к своей
чаровнице. А Анисья… Анисья не замыкалась в загадочном молчании, не заводила
глаза к небесам, не играла во внезапные охлаждения – все эти мелкие ухищрения
женского кокетства были ей чужды. Бесстыдно откровенна была московская купчиха
в желании наслаждаться своей молодостью, красотой, любовью – и также
молодостью, красотой и любовью Марко. Но с пылкостью и сладострастностью
взрослой, опытной, вечно неудовлетворенной женщины уживались в ней легкость
нрава, почти девчоночья простота. Так, она старалась для приличия уменьшить тяжесть
греха: снимала с себя крест, готовясь к встрече с любовником. Марко знал, что
некоторые супруги, прежде чем ложиться в постель, завешивают даже образа, но в
мыльне-то образов ни у кого не водилось, а крест, входя в столь опасное место,
православные и так снимают. Вот грех и творился шито-крыто.
Виделись любовники на неделе по нескольку раз, и никакой
прыткий ум до сих пор не догадался об их встречах, никто не озаботился, почему
Анисья велит готовить себе мыльню чуть не каждый день, да вдобавок в неурочную
пору – во время послеобеденного отдыха. Впрочем, Марко уже знал о пристрастии
русских к баням. От всех болезней лечились в банях; после ночи, проведенной
супругами вместе, считалось необходимым сходить в баню, прежде чем подойти к
образу. Но в конце июня сделались вдруг такие жары, что вышел указ – запретить
топить мыльни, кроме царских, общественных, дабы избежать пожаров. Прослышав об
этом, Марко впал было в отчаяние, но все же потащился вечером к Воротникову за
каким-то выдуманным делом. Первым, кого он увидел на дворе, был сам Михайла,
сидевший на крыльце босой, в одной лишь белой полотняной рубахе (дома Михайла
вообще ходил просто, но сундуки у него не пустовали: он как-то показывал Марко
свои богатейшие, поистине царские одежды из золотой парчи и алого дамаскина,
подбитые прекраснейшими соболями!), красный, распаренный, с мокрыми волосами –
и попивавший мед. Он явно только что слез с полка и был весьма доволен жизнью.
– Что же, что указ! – ухарски сверкал глазами Воротников. –
Мы своевольничаем. Баня… как без нее! Баня для нас такая необходимость, что все
москвичи посулили из своих домов изыти в чистое поле, коли нам не дадут бани
топить!
Захмелевший Марко едва не заплакал от умиления таким
пристрастием к дедовским обычаям. А уж когда появилась равнодушно-скромная,
приветливая Анисья в новом лазоревом летничке да белой рубахе, прикрывавшая
свою косу цвета спелой пшеницы лишь легоньким платочком, будто незамужняя
девица, то и вовсе счел себя счастливейшим из смертных. Тогда-то и озарило его
послать Михайлу на покупку пушнины одного – а самому остаться в Москве.
Святой Марко, покровитель его родного города и его самого,
не дал бы соврать: Марко с охотою повел бы Анисью под венец и назвал ее не
только возлюбленной, но и матерью своих детей, когда б не ее явное нежелание
брака (не с ним, а вообще брака!). Не побоялся бы и той власти, которую Анисья
над ним взяла. Нет, не зря чудились ему в этих глазах-озерах колдовские чары…
Анисья знала не только травы, для дела спорые, но и множество совершенно
диковинных вещей. Как-то при ней Михайла завел разговор о горностаевых шкурах,
которые имеют какие-то знаки вокруг головы и хвоста, по коим можно узнать, в
надлежащую ли пору пойман зверь и не вылезет ли мех. Анисья слушала, слушала,
прилежно нанизывая бисер, а потом вдруг прервала свое молчание и спросила
таинственно:
– А ты, брат Михайла Петрович, покажешь ли гостю мех
баранец?
– Бабьи сказки! – буркнул Михайла, отчего-то вдруг осердясь,
но Анисья не обратила на сие нимало внимания и, проворно соскочив с сундука, на
котором сидела, выхватила из-под крышки премохнатую шапку с ушами, пошитую из
какого-то диковинного желтовато-зеленоватого меха, похожего на мех енота своей
длинной остью, и принялась уверять, будто сей мех принадлежит баснословному
животно-растению по имени баранец, кое живет в низовьях Волги. Редкость эта приносит
плод, похожий на ягненка. Стебель его проходит через пупок и возвышается над
землею на три пяди. Ноги у баранца мохнатые, рогов нет, передняя часть – как у
рака, а задняя – чистое мясо, которое народы, в тех местах обитающие, охотно
приемлют в пищу. Баранец живет не сходя с места, пока имеет вокруг себя траву,
которую сгребает своими клешнями. А ежели прохожий человек сядет по нечаянности
с ним рядом, баранец может и укусить!