Победы и беды России - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Кожинов cтр.№ 117

Итак, мыслитель, впервые заявивший о себе в 1919 году (то есть вся его творческая жизнь прошла в «империи зла»…), смог дать миру несравненные духовные свершения! Уже одно это должно заставить нас по-иному оценить итоги истории России в XX веке, хотя было бы по меньшей мере неправдоподобно предположение, что Бахтин — единственный деятель послереволюционной русской культуры такого масштаба и значения.

Вполне вероятно резкое возражение: уж не собираюсь ли я «обелить» предельно трагическую, а во многом и просто чудовищную реальность русской жизни после 1917 года? Но такого рода возражения основаны, строго говоря, на незнании (или же на нежелании знать) действительного хода всемирной истории. Ведь эпохи высшего взлета человеческого духа — это, как правило, эпохи глубоко трагические… Именно такова эпоха рождения Христианства, или эпоха Ренессанса, или эпоха Французской (но потрясшей всю Европу) революции, когда, в частности, сложилась великая германская философия.

Гений эпохи Возрождения Микеланджело в 1545 году написал (а Тютчев в 1856-м, во время катастрофы Крымской войны, перевел):

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать — удел завидный…

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

Любой деятель русской культуры XX столетия мог с полным основанием повторить слова о «веке преступном и постыдном». Но исполнение своего долга в таких обстоятельствах — это, надо думать, высшее выражение духовного творчества, перед которым в конечном счете преклонится весь мир. И русское духовное творчество XX века свершалось на ни с чем не сравнимой высоте…

Р.S. Уже после того, как этот текст был набран, вышел номер журнала «Новое литературное обозрение», в котором опубликовано сочинение С. Г. Бочарова, существенно подтверждающее представление о глубокой православной основе духовной жизни Бахтина; рассказано, в частности, о том, что Михаил Михайлович с юных лет и до кончины не расставался с образком Серафима Саровского и говорил о Преподобном как о своем небесном покровителе (образок этот был отобран ОГПУ при аресте, но потом все же возвращен). И можно предположить, что после изгнания из «столиц» Бахтин не случайно поселился и прожил четверть века вблизи Серафимо-Саровской пустыни, где, правда, в те времена А. Д. Сахаров под неусыпным руководством Л. П. Берия конструировал водородную бомбу…

Беспримерное, способное потрясти душу сплетение, необъяснимый клубок вроде бы совершенно несовместимого, образовавшийся в этой точке Земли, был предметом раздумий Михаила Михайловича. И не будет натяжкой сказать, что происходившее здесь лишний раз подтверждает мысль о России XX века как о бесспорном средоточии, главном поле всемирной, вселенской битвы Бога и дьявола. И вполне закономерно, что именно на этом поле родилось великое творчество Бахтина…

б) Была ли духовная жизнь?

Созданное Азой Алибековной Тахо-Годи жизнеописание [112] не столь давно ушедшего от нас мыслителя Алексея Федоровича Лосева (1893–1988) о многом сообщает и о многом побуждает задуматься. Вот хотя бы такое способное удивить «противоречие»: в самом начале книги, на второй ее странице, со всей определенностью говорится о духовном одиночестве мыслителя, однако далее на четырехстах с лишним страницах перед нами являются сотни людей (около ста из них даже зримо предстают на воспроизведенных в книге фотографиях!), жаждавших общения с А. Ф. Лосевым и стремившихся по мере своих сил помочь ему в житейских и творческих делах или хотя бы выразить глубокое сочувствие и преклонение.

Прежде чем попытаться объяснить это «противоречие», не могу не высказать своего восхищения тем, что Аза Алибековна, супруга и сподвижница мыслителя, сочла необходимым благодарно упомянуть каждого известного ей человека, принявшего участие (пусть даже самое малое!) в судьбе Лосева. Ибо истинная — бескорыстная [113] — благодарность являет собой чувство редкостное и достойнейшее.

Но как все же совместить, примирить «одиночество» и такое обилие друзей, учеников, помощников? Этот вопрос разрешает, на мой взгляд, одно из самых знаменитых (и вместе с тем одно из самых таинственных) стихотворений Тютчева — «Silentium!» («Молчи, скрывайся и таи…»). Я уже высказывался о нем, но его смысл представляется настолько важным, что повторение будет уместным.

Чаще всего «Silentium!» толкуют совершенно односторонне: поэт, мол, говорит в нем о своем фатальном одиночестве, о невозможности подлинного общения с другими людьми. Странно, правда, что каждый читатель Тютчева воспринимает это стихотворение как нечто предельно близкое себе, как всецело свое… И в действительности в «Silentium!» воплощено единственно возможное преодоление разобщенности людей. Правда, это вполне очевидно лишь при том условии, что стихотворение воспринимается в контексте тютчевской поэзии в целом. Когда поэт утверждает в «Silentium!»:

…Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум, —

он выражает тем самым убеждение, что в каждом человеке, в любом «ты» есть сей «мир» и необходимо знать и ценить этот мир в душе другого так же, как и в своей собственной душе. И только в этом — основа подлинной связи между людьми, залог их братства.

В книге о Лосеве сказано, что он «ни с кем не мог говорить о том глубоко запрятанном и сердечном, о том интимно-духовном и потаенном, чем цвела его душа». Но многочисленные приходившие к мыслителю люди, конечно же, в какой-то мере знали или хотя бы чувствовали это потаенное цветение. И естественно полагать, что сам мыслитель также не сомневался в присутствии в душах посещавших его людей того «мира» (пусть даже никак не высказываемого, «несказанного»), о котором идет речь в тютчевском стихотворении (ведь именно этот «мир» и побуждал их идти к Лосеву!).

Не менее важно другое. Книга Тахо-Годи убедительно опровергает широко пропагандируемое сейчас представление, согласно которому высокая духовная жизнь в России до самого последнего времени не существовала или по крайней мере чуть-чуть теплилась. Верно то, что на «официальном» уровне эта жизнь игнорировалась и даже подавлялась. Но, как ясно из книги, духовное творчество А. Ф. Лосева прямо и непосредственно воспринимало множество людей. А это, может быть, самый прекрасный удел мыслителей, не столь уж часто выпадающий на их долю; таков был удел постоянно окруженного учениками Сократа (правда, именно поэтому афинская демократия заставила его выпить смертельный яд…). И занявшие значительную часть книги рассказы об общении мыслителя с самыми различными людьми представляются мне наиболее ценным в ней, к тому же едва ли другой автор сумел бы выяснить большинство фактов, хорошо известных Азе Алибековне, встретившейся с Лосевым еще в 1944 году.