Иной Сталин - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Жуков cтр.№ 46

Повлиять на радикализацию настроений мог и отказ — перед прямой угрозой фашизма — от прежней замкнутости, своеобразного сектантства Коминтерна, первые попытки создать народные фронты, объединившие бы вчерашних заклятых врагов — коммунистов и социал-демократов. Наконец, последней каплей, переполнившей чашу терпения, могло стать и известное Енукидзе стремление Сталина изменить конституцию, исключив из нее все, что выражало классовый характер Советского Союза, его государственной системы.

Когда же мог возникнуть заговор с целью отстранения от власти группы Сталина? В протоколе допроса Ягода утверждает: в 1931–1932 гг. Вполне возможно, ибо именно тогда разногласия в партии достигли своего очередного пика: «дела» Слепкова («школа Бухарина»), Сырцова-Ломинадзе, «право-левой» организации Стэна, группы Рютина, высылка за связь с последней в Минусинск и Томск Зиновьева и Каменева. Но все же, скорее всего, тогда возникла еще неясная, не вполне оформившаяся мысль. Заговор как реальность, вероятно, следует отнести к концу 1933-го — началу 1934 г., как своеобразный отклик на дошедший до Советского Союза призыв Троцкого «убрать Сталина», совершить новую, «политическую» революцию, ликвидировав «термидорианскую сталинистскую бюрократию».

Разумеется, обязательно должно насторожить отсутствие улик, прямых или косвенных, но неопровержимых. А для этого следует задуматься: бывают ли вообще в подобных случаях улики? Могли ли они быть получены при расследовании дела «Клубок», и если могли, то какие? Планы ареста узкого руководства, списки будущего ПБ и правительства, что-либо подобное? Или списки заговорщиков, да еще заверенные их подписями? А может, заготовленные предусмотрительно декларации, декреты, указы для оглашения сразу же после захвата власти? Вряд ли, ибо нормальный заговорщик, готовящий к тому же государственный переворот, сделает все возможное, дабы избежать существования такого рода улик.

Необходимо обратиться и к проблеме достоверности имеющихся фактов, главным образом признательных показаний, данных в разных городах и разным следователям, да еще не когда-либо, а в день ареста, Енукидзе — в Харькове, Петерсоном — в Киеве.

Трудно представить их предварительный сговор об идентичности показаний только ради того, чтобы обеспечить себе смертный приговор. Еще труднее представить иное. То, что по крайней мере два, да еще работавшие вне столицы следователя, получив некие инструкции, добивались необходимых показаний Енукидзе и Петерсона. Ведь то, о чем поведали бывшие секретарь ЦИК СССР и комендант Кремля, — четыре варианта ареста узкого руководства, все детали такой акции вплоть до указания расположения комнат и кабинетов, существующей там охраны, наилучшего и самого надежного варианта ареста членов узкого руководства — никак не могло быть доверено следователям. Эта информация оставалась и весной 1937 г., и многие десятилетия спустя (и даже сегодня!) наиболее оберегаемой государственной тайной, которая ни при каких обстоятельствах не должна была выйти за пределы отделения, а с ноября 1936 г. отдела охраны.

Наконец, еще одна загадка, связанная с «Кремлевским делом» и делом Енукидзе. Почему и то и другое окружала столь плотная завеса тайны? Почему «Сообщение ЦК» отмечало, что в начале марта нельзя было сказать об истинных причинах отстранения Енукидзе? Почему о двух процессах, завершивших «Кремлёвское дело», нигде не сообщалось? Ответ на все эти вопросы может быть один, общий: международная ситуация, связанная с подготовкой Восточного пакта, необходимость учитывать возможность повторения крайне отрицательной, уже известной по освещению процессов Николаева и Зиновьева — Каменева, оценки западной прессой еще одного, явно политического суда. Особенно в данном случае, когда отсутствовало неоспоримое преступление и речь в обвинении могла идти лишь о намерениях, хотя и преступных. Учитывать следовало и то, что даже краткое сообщение о раскрытии заговора во главе с секретарем ЦИК СССР неизбежно дискредитировало бы именно тот самый орган советской власти, которому и предстояло официально подписывать будущий договор о создании Восточного пакта. И еще ни в коем случае, даже неясным намеком нельзя было упоминать о причастности к заговору руководства комендатуры Кремля, что в условиях подготовки оборонительного договора бросило бы тень на всю РККА. Кто же станет заключать военный договор с правительством, против которого собирается выступить его же армия?

Не только в начале марта 1935 г., но и почти всю весну абсолютно все приходилось подчинять интересам внешней политики — от визита в Москву Антони Идена 28–29 марта вплоть до подписания советско-французского и советско-чехословацкого договоров, 2 и 16 мая соответственно. В силу этого о сути «Кремлевского дела», его истинной подоплеке не должен был знать никто. Даже Ежов, надзиравший за следствием как председатель КПК, готовивший о нем доклад для пленума ЦК. Обо всем знали, принимая соответствующие решения, лишь несколько человек: Сталин, Молотов, Ягода, Ворошилов, возможно, еще и Каганович. Потому-то «Кремлевское дело», затеянное поначалу как формальный предлог для разработки иного дела — «Клубок», вскоре оказалось самодовлеющим, хотя и лишенным настоящих оснований, превратилось в страшный по результатам фарс.

Наконец, последний вопрос. Почему же заговорщики, которым, по признанию Петерсона, достаточно было всего пятнадцати-двадцати исполнителей, спокойно и хладнокровно выжидали, так и не осуществив задуманного? Скорее всего, для отстранения группы Сталина они нуждались в достаточно веском предлоге, таком, который был бы понят населением, одобрен и поддержан наиболее активной частью партии, например, подписание протокола о намерении заключить Восточный пакт, что намечалось на начало декабря. Однако происшедшее буквально накануне убийство Кирова нарушило планы заговорщиков, вынудило их отложить намеченную акцию из-за небезосновательных опасений негативной реакции населения в сложившихся условиях.

При такой реконструкции событий становится понятным и поведение Сталина. Стремясь прежде всего к установлению всех действительно причастных к настоящему, а не надуманному заговору, он не торопил НКВД. Согласился для начала как на паллиативное решение ограничиться устранением Енукидзе и Петерсона под любым благовидным предлогом из Кремля, а затем всячески оттягивал процесс, ибо его не удовлетворяли результаты следствия. После же июньского пленума Сталин осознал, что дело зашло слишком далеко, что доклад Ежова нуждается либо в подтверждении — судом и приговором, либо в опровержении и тем самым в дискредитации и нового секретаря ЦК, и наркома внутренних дел. Сталин избрал первое и пошел на проведение явно надуманного процесса по «Кремлевскому делу», все же значительно смягчив предполагавшиеся наказания, но сделав «дело» предельно тайным.

Раскрытие кремлевского заговора не только не вынудило Сталина и его группу отказаться от намерения провести задуманные радикальные политические реформы, но и заставило их действовать более быстро и решительно. Не обращая внимания на явно неблагоприятную для них обстановку, сложившуюся в партии, они в качестве очередной и необходимой меры пошли на реорганизацию всего год назад закрепленной уставом ВКП(б) структуры аппарата ЦК. И сделали это, не дожидаясь вынесения вопроса на обсуждение будущего съезда или хотя бы ближайшего пленума.