Заблуждение велосипеда - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Драгунская cтр.№ 45

Когда же, наконец, мне перестанут тыкать моей какой-то якобы молодостью?!

Ну, молодым автором меня может назвать только критик из городских сумасшедших — тридцать пьес поставлено, опубликовано, переведено и тыры-пыры… Но и вообще, «по жизни», я давно уже не считаю себя молодой, потому что помню деревянные особнячки с палисадниками на месте нынешнего Олимпийского проспекта и старый, с трамвайными рельсами, «доперестроечный» Арбат.

Да что Арбат!

Два раза, всего только два, но все же, я видела на улице Краснопролетарская живую лошадь с телегой, груженной бутылками с кефиром в железных секциях.

Я помню, как каждую осень, в конце октября танки шли на репетицию парада, сворачивали на Каретный ряд, царапая добела асфальт гусеницами.

А район Солянки и Хитровки я помню еще обитаемым, населенным людьми, а не офисами. И в этих переулках по вечерам было так тихо, что, шагая в гости по Подколокольному или Мало-Ивановскому, можно было крикнуть в раскрытое окошко второго этажа: «Колька, ставь чайник!»

А все детство и юность в Москве ломали старые дома, бульдозерами с чугунным шаром на тросе. Шар назывался бабкой. Она так раскачивалась, раскачивалась, как-то неуклюже, даже нерешительно, и била в стену, выбивая из старенького домика пыль, словно из какой-то гардины… Пыль от штукатурки, как туман, и из этого тумана — искалеченный домик, раскуроченной комнатой наружу, выгоревшие обои, след умывальника…

Помню, помню…

Нет, я «давняя»…

На Арбате был кинотеатр «Наука и знание». Каждый день в пятнадцать сорок давали сеанс документального фильма Михаила Ромма «И все-таки я верю…». Эта замечательная картина о двадцатом веке, целиком сделанная из хроники. В частности, там очень живописно выглядят настоящие европейские хиппи, поющие «Харе Кришну». И вот наши московские хиппи ходили на этот сеанс, любоваться на своих «забугорных» собратьев.

Потом этот фильм перестали показывать.

«Пленка стерлась», — объяснила Катя Светлова.

Кинотеатр «Наука и знание» закрыли. Арбат реконструировали. Грянула перестройка, началась новая эпоха. Именно потому, что стерлась пленка с фильмом «И все-таки я верю…».

Коммуналка на доперестроечном Арбате.

На кухне звонко капает вода из крана, но воды нет, отключили без предупреждения. Чайник наполнить может только человек монументальной терпеливости — поставить в раковину и ждать, пока накапает.

Большая темная комната с огромным, во всю стену, окном. Окно чем-то намертво заслонено снаружи. Ну да, плакат! На подоконнике всякий хлам и много-много бумажных самолетиков.

По стенам — старые черные чугунные сковородки с наклеенными на дно аккуратно вырезанными репродукциями шедевров мировой живописи.

Голая лампочка под потолком, она то и дело мигает, и тогда мой знакомый Саня, студент, он-то и пригласил меня на вечеринку, говорит:

— Наши взяли электростанцию.

Работает катушечный магнитофон, без крышки корпуса, и видны его хлипкие железные внутренности. Уникальный магнитофон, не способный работать без кусочка простого ластика, который надо куда-то воткнуть, чтобы что-то к чему-то прижалось и все звучало.

Саня в этой коммуналке снимает комнату, в складчину со своим однокурсником, тоже Саней (хроническое имя), по прозвищу Гном, но не эту комнату, а другую, а здесь живет абориген Миша, лет двадцати, он сидит в кресле у рояля с захламленной всяким старьем крышкой, но не перед клавиатурой, а с другой стороны.

Эта комната с окном, но без света — приют, кров, «флэт», пристанище, здесь все живут, едят, пьют, ночуют, целуются, музицируют, готовятся к экзаменам.

Является второй Саня и говорит своему другу виновато:

— Сань, у меня тройбан по французскому…

— А в лобешник? — прищуривается первый Саня. Он уже порядком назюзюкался сухого. — Без стипендии нас оставил, упырь!

Читаем стихи, пьем кислое вино и говорим о том, что будет дальше. Начало весны восемьдесят третьего, Андропов у руля!

Сане приходит светлая идея пойти к американскому послу, водички для чая попросить.

— Я из кухни в окно видел, у посла камин топят… Пойду вот и попрошу воды, что, не даст? Он же должен дипломатические отношения с нашим народом поддерживать, ему за это деньги платят…

Трепетно прощаемся с Саней, некоторые планируют встретиться с ним через несколько лет после похода к американскому послу за водичкой. Кто-то советует уже сегодня же слушать новости по «голосам».

А этот псих берет чайник и преспокойно валит!

Приходит Костик Чеславин. Вот так встреча! Друг и дразнитель моего детства. У него длинные волосы, подобие бороды и разрисованные драные джинсы. Не диво, что недавно забрали в милицию и сильно избили.

— И правильно! Нечего ходить как чучело, — оценила любящая мама, навещая его в больнице.

— Работаю тестером ксенофобии, — улыбается он. Сбоку зуба не хватает, вот ужас…

Курит одну за одной, беломорины. Из универа ушел в академку. Работает дворником. Жена Аня учится в институте. Живут рядом, через переулок.

Дальше читаем стихи.

Число и другой парень, полный и бледный Сева, все время спорят, даже ругаются, из-за стихов.

— Такие, как вы, примазываются к любому движению, чтобы немедленно опошлить его одним своим видом! И исправить вас, перевоспитать невозможно. Поэтому вас надо только уничтожать!

— А такие, как вы, выдумывают свои идеи только затем, чтобы тут же их продать, предать, просочиться в официальную культуру хотя бы на правах альтернативы… Вот и Иван Жданов, на радость мракобесам, начал писать гладкие стишки…

— Да? А Заболоцкий? Он тоже писал силлаботонические стихи, просто для того, чтобы его снова не отправили в тюрьму и не били сапогами по почкам… Что ж, обвинять его теперь за это?

— Ты хочешь сказать, что всем надо готовиться к очередной порции репрессий?

— А ты что, не хочешь этого сказать? Ты видишь, кто руководит страной? «Превратим восемьдесят третий год в тридцать восьмой…»

И дальше все в таком же духе, со словами «парадигма» и «дендрологический код».

— Надо, чтобы стихи печатали, — говорит прилежная девушка с косой, провинциального вида. — Чтобы все стихи можно было напечатать. Прочитать. Чтобы обсуждать можно было не по квартирам. И не друг другу читать, а ценителям поэзии, вот…

— Ага, жди, — огрызается Число. — Выйди вот на Красную площадь и читай. Тут же ценители набегут. В штатском…

— Да погодите вы, — мирно говорит Миша. Он единственный совершенно трезвый. — Будет вам все.

И стихи любые напечатают, и концерты, и картинки, и музыку играй какую хочешь…

Никто не верит.