Лиса в курятнике - читать онлайн книгу. Автор: Эфраим Кишон cтр.№ 15

Секретарь успокоил ее, заявив, что слышит шум, он, мол, не глухой:

— Они ведь не только щебечут, но и оставляют пятна на одежде.

— Вы, городские, во всем ищете плохое.

— Наоборот, цыпленочек, мы ищем хорошее.

И для того, чтобы доказать, что он не говорит зря, Зеев снял очки, прижал гибкое тело девушки к стволу елки и поцеловал ее в губы. Это было его единственное удовольствие в отсталой деревне, и естественно, что пара продолжала свой путь лишь после долгого перерыва.

— Инженер, — сказала Двора, — умней тебя.

— Это только кажется.

— Да? Тогда почему ты его опекун, а не он — твой?

— Я не опекун. Я — его личный секретарь.

— Для чего?

— Чтобы записывать каждое его слово, улаживать дела, о которых он не просил, инструктировать его на каждом шагу и, в конце концов, благодарить его за руководство. Теперь ты поняла?

— Ничего я не поняла. Зачем вы сюда приехали?

— Инженер приехал отдыхать, а я — вследствие причин, над которыми я не властен.

— Неправильно. Господин инженер приехал не отдыхать. Он приехал ссорить людей.

— Возможно. Это его профессия.

— Так почему разрешают подобные профессии?

— Потому что есть господа, которые любят ссорить людей.

Они вышли на лесную поляну, заросшую травой. Двора уселась на широкую ветку дуба, Зеев свернулся у ее ног и положил голову ей на колени.

— Знаешь, Зеев, папа так странно себя ведет, — жаловалась девушка, перебирая волосы секретаря. — Он уже несколько дней не выходит нa работу в поле, только советуется с господином инженером и потом часами сидит у себя в мастерской и думает. С ним просто разговаривать невозможно. Ты же знаешь, какой он упрямый.

— Откуда мне знать?

— Он упрямый как осел. Я знаю, что так нехорошо говорить об отце, но это так… Вчера он вернулся от господина инженера и сказал: «Двора, давай сядем и подумаем про какую-нибудь… акцию… общественную».

— Да. Так говорят — общественная акция.

— Я спросила у папы — а что это? «Я должен доказать, — говорит он, — что я тружусь для общества на деле, не как Хасидов, у которого даже понятия нет о бритье!» И мы сидели весь день и думали. Я предложила несколько вещей, которых у нас не хватает, ну, например, чтоб больше было детей в деревне или чтоб попрохладней было, но только к вечеру нас осенила хорошая идея: в деревне недостаточно воды, — и папа очень обрадовался и тут же заставил меня написать большой плакат, потому что он не очень-то умеет писать.

«Я говорю вам, — писала я под папину диктовку крупными буквами, — что у нас не будет достаточно воды, пока цирюльник останется старостой. Если я буду старостой, я позабочусь о большом колодце посреди деревни де-факто».

И теперь эту мерзость папа хочет повесить у себя в мастерской, чтоб все видели. Ну что ты смеешься? Это вообще не смешно.

Зеев катался по земле от смеха.

— Замечательно! — кричал он между приступами хохота. — Брожение!

* * *

— Что же это такое, товарищи? — кричал Дольникер на Цемаха, прочитав висевший на стене плакат. — Какова цель, осмелюсь я спросить?

— Это такое извещение написано, — бормотал сапожник, — ведь господин инженер сам мне говорил, что нужно информировать общественность о делах.

— Сама по себе идея плаката вполне легитимна, — согласился политик, — но это нужно сформулировать в более емкой, концентрированной форме, дабы это запало глубоко в общественное сознание. Это нужно превратить в лозунг!

— Лозунг?

— Да. Ибо это — один из значительных эффектов, товарищи. Я попрошу тишины!

Дольникер погрузился в мысли, а сапожник и его помощник замерли на своих табуретах как статуи, выражающие почтение. Политик поднял брови в знак усиленного мыслительного процесса и после некоторого раздумья изрек свой вердикт:

ЦИРЮЛЬНИК — НЕТ!

САПОЖНИК — ВОДА!

* * *

На следующий день Дольникер, прогуливаясь вокруг парикмахерской, с глубоким удовлетворением отметил, что телега продолжает стоять у дома Хасидова, хотя срок аренды истек несколько дней назад. Дольникер предполагал, что цирюльник не захочет отступиться от правительственной телеги, дабы не создавалось впечатления, что он уступил своему противнику Гурвицу. Так оно и оказалось. Залман Хасидов продолжил аренду прикрепленного транспорта за свой счет, и в один жаркий день его супруга, проезжая мимо дома сапожника, что находился, как вы помните, напротив ее дома, заявила Цемаху:

— Ну так завтра я пришлю мою повозку забрать башмаки…

Когда Дольникер зашел в цирюльню, жена Хасидова снова мела пол, готовясь к закрытию заведения. На этот раз отношение к государственному деятелю было совершенно иным. Дольникер уселся в кресло, засунул салфетку за воротник, и тут его взгляд упал на кусок бумаги, приклеенный к помутневшему зеркалу:

САПОЖНИК — НЕТ!

ЦИРЮЛЬНИК — ВОДА!

— Извините, дружок, — удивился Дольникер, — что это?

— Я не знаю, — прошептал смущенный цирюльник, — все говорят, что у сапожника написано наоборот, так я думал…

Хасидов метнул отчаянный взгляд в сторону супруги, и она тут же предстала перед ним:

— Стих нам понятен, господин инженер, но зачем вода?

— Я случайно в курсе дела, госпожа. Сапожник обещал деревне колодец, если его назначат старостой.

— Но у нас в земле нет ни капли воды!

— Он не обещает воду, господа, он обещает колодец.

— Послушай, Залман, — возвысила голос женщина, — так, может, и ты пообещаешь колодец? Даже два! Три!

— Это не поможет, госпожа, — грустно повел головой Дольникер, — сапожнику с самого начала больше поверят.

— С самого начала?

— С начала!

— Почему?

— Потому что он — оппозиционер, соперник на пути к власти.

— Черт побери! — воззвал цирюльник к жестоким небесам. Женщина также излила свое горе перед инженером, способным понять человеческую душу.

— Послушайте, господин инженер, — плакалась она, — теперь вдруг все хотят быть старостой де-факто, потому что это нынче в моде. До сих пор мы просто не знали, что у нас есть староста…

— Вы правы, госпожа, у вашего мужа непререкаемый стаж.

— Ты слышишь, Залман? Господин инженер говорит, что у тебя есть этот, непререкаемый или что там…

— Стаж, то есть право, приобретенное благодаря прошлым заслугам.

— Да? — прорычал Хасидов, выпучив глаза. — Так чего же хочет этот психованый сапожник, который чинит ботинки так, что в них ходить невозможно? Чего он хочет?