Похождения проклятых - читать онлайн книгу. Автор: Александр Трапезников cтр.№ 58

— Дедушка! Сколько тебе лет?

— Ась?

— Годков тебе много ль?

— А кто ж их знает? Должно, много.

— Француза небось помнишь?

— Хранцуза-то? Помню, как не помнить!

— Что же ты помнишь?

— И хранцуза с Наплюйоном помню, как ен при царе Ляксандре приходил со всей нечистой силой. Ведь, Наплюйон-то, сам ведаешь, антихрист был.

— Ну какой там антихрист!

— Верно тебе говорю: антихрист. Не спорь. В храмы лошадей водил, иконы жег.

— Ну это так. Даже серебряный оклад с гробницы святого князя Даниила содрали. Только награбленное далеко унести не удалось: все они почти полегли окоченевшими холмиками в российских снегах. Так ведь и наш разбойник Болотников поджигал монастыри. Но Бог поругаем не бывает. Вот и остался Наполеон с носом.

— Сроков тогда еще всех не вышло, оттого и не одолеть ему было нашего царя Ляксандра. А все ж дошел ен до самого Пинтенбурха и царя нашего окружил со своими нечистиками со всех сторон.

— Ну что ты говоришь, дедушка? Наполеон дальше Москвы не пошел. Москву он сжег, это правда, но до Петербурга и до царя не доходил.

— А я тебе говорю — дошел и со всех сторон царя Ляксандру окружил так, что ни к нему пройтись, ни от него проехать никак нельзя было, и подвозу, значит, к царю никакой провизии не стало. Вот тут-то и стало жутко царским енералам, и стали просить они царя Ляксандру, чтобы ен скореича отписал на Тихий Дон к казакам, к ихнему атаману Платову. И написал ен на Тихий Дон, к храброму атаману Платову такое слово: Храбрый ты мой атаман Платов и храбрые мои казаченьки! Подшел к Пинтербурху нечестивый Наплюйон с хранцузами и со всякой нечистью и окружил ен меня с моими енералами со всех четырех сторон. И не стало ко мне никакого подвозу: ни круп, ни муки у меня нетути, и вошь меня заела. Приходи, выручай меня со своими казаченьками.

— А дальше что?

— Написал царь письмо и отправил его на Тихий Дон с верным человеком. Ну и пришел, значит, к царю храбрый атаман Платов со своими казачатами и отправил в тартарары и Наплюйона, и хранцуза, и всю ихнюю нечисть, а Царя с енералами освободил. Царя накормил, а вошь с него всю почистил.

— А потом-то что было, дедушка?

— Потом? Потом, сказывают, пошел храбрый атаман Платов со своими казачатами до городу ихнему Парижу, бусурманов всех из него выгнал и вернул им веру православную. Да только они не удержали ее. Платов-то домой вернулся, на Тихий Дон, а хранцузы обратно обусурманились. Собака она и есть собака, человеком не станет.

— Интересно ты рассказываешь, дедушка. Ну а про мятеж на Сенатской площади в Петербурге что слышал?

— А это когда хотели царя извести? Офицеры бунт учинили, хотели сами поцарствовать, в царской постельке поваляться, да Закону такого Божиего нету, чтобы всякому да на престол царский. Николай тогда был, а Ляксандр уже в Сибирь ушел, пешком, грехи замаливать. Николай тогда вскочил на коня, в одной руке — шашка, в другой — бонба. Один к ним помчался, кого зарубил, кого конь копытами подавил, а бонбу ен не бросил, пожалел жен, которые с охфицерами пришли. Всех их изловил и велел плеткой сечь. Плакали они, как дети малые, ен и простил их.

— А вроде за народ они были.

— Кой там за народ! В Бога-то никто из них не верил, молились на звезду какую-то о шести концах, да женами-то и менялись.

— Ну хорошо. А что ты знаешь про Крымскую войну?

— Вишь ли, мил человек, это опять Наплюйон из яйца вылупился. Ен же как гад змеиный кладку кладет и сам себя рожает заново. Тут опять силы собрал, турок позвал на помощь, англикан всяких, сели они на корабли и поплыли в Крым. Войско у них было несметное, но и наши, православные, отчаянно бились. Сын мой, Матвей, головушку там сложил. Царь енералам икону прислал, Казанскую, а они ее в угол задвинули. А надоть было войска обнести. Вот супостаты и взяли верх. Царь от ентого так расстроился, что яд принял.

— А сын его, Александр II? Рад ты, что освободил крестьян? Свободен теперь, дедушка.

— Рад-то рад, но вот что тебе скажу. Был мне сон, давно уже. Иду я по зеленому полю и вижу — масса крестов стоит. Иду дальше и вижу — целые реки крови текут в море. Иду, иду — стоит большой храм. Захожу в него и вижу темный престол, а иконостаса нету. Вместо икон какие-то патреты со звериными рылами да острыми колпаками. А на престоле не крест, а большая звезда, и Евангелье со звездою, и свечи горят смоляные — трещат, как дрова, и чаша стоит, а из чаши зловоние идет, и оттуда всякие гады, жабы, пауки, страшно смотреть на все ето. Просфоры тоже со звездою. Пред престолом стоит поп в красной ризе, и по ризе ползают зеленые жабы и пауки, лицо у него страшное и черное, как уголь, глаза красные, а изо рта дым идет и пальцы черные, как будто в золе. Ух, Господи!.. Жутко страшно.

— Ты, дедушка, не торопись, я записываю.

— Пиши-пиши, может ума наберешься. Ну вот. Тут прыгнула на престол какая-то мерзкая, гадкая, безобразная женщина, черная, со звездой во лбу, и завертелась на престоле, затем крикнула, как ночная сова на весь храм страшным голосом: Свобода!, а люди, как безумные, стали бегать вокруг нее, чему-то радуясь, и кричали, и свистели, и хлопали в ладоши. Затем стали петь какую-то песнь, сперва тихо, потом громче, как псы воют, потом стало звериное рычание, а дальше — рев. Вдруг сверкнула яркая молния и ударил сильный гром, задрожала земля и храм рухнул и провалился в бездну. Престол, поп, черная женщина — все смешалось и загремело в бездну. Господи, спаси! Ух, как страшно.

— Когда же тебе, дедушка, такой сон приснился?

— А вот когда царя-батюшку бонбой разорвали, накануне прямо.

— И кто же его убил?

— Знамо кто. Левоцинеры, безбожники с иудеями. Охоту за ним вели, за то, что крестьян свободил. Им деньги с золотом дали, из Парижу. Рошшылды каки-то.

— Ну а при нынешнем царе тебе как живется, при Александре Александровиче?

— Справно. Ентот наш царь, мужицкий.

— Расскажу тогда и я тебе один случай. В волостном правлении некий смутьян плюнул в портрет царя. Дело разбиралось в нашем Окружном суде. Довели до сведения государя, поскольку дело-то не простое, а связанное с оскорблением его Императорского Величества. И что же ты думаешь? Узнав о шестимесячном сроке заключения, к которому приговорили мужика, Александр III расхохотался. Как это? — сказал он. — Он наплевал на мой портрет, и я же за это буду еще его кормить полгода? Выпустите его и передайте, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел — и делу конец. Остроумно, правда?

— А я тебе и толкую, что ентот государь — наш, крестьянский. Порядок знает и хвосты-то еще кому надо прищемит…

(Запись сделана помощником прокурора Сергеем Павловичем Новоторжским.)

1

Разговаривали мы до самого утра, когда с рассветом стало исчезать гудение бор-машины. Зубная боль, должно быть, у невидимого пациента прошла, началась головная. Потому что чувствовалось какое-то сильное давление в атмосфере, на Москву будто бы опустился стеклянный колпак, прекратив доступ воздуха. Я открыл окно, но дышать было все равно трудно. Сизое марево висело повсюду, а сквозь него еле пробивались полоски света, словно первые проросшие ростки. А беседа наша шла не только о Никоне, его реформах и расколе.