Похождения проклятых - читать онлайн книгу. Автор: Александр Трапезников cтр.№ 47

— Какой же я праведник? — возмутился Алексей. — Даже слышать такое вредно. Пришла одна бабушка на исповедь и говорит: У меня, батюшка, грехов-то уже и не осталось вовсе. Он ей отвечает: А чего пришла тогда? Ступай отсюда, святая, — и крестом по горбу напутствовал, для вразумления. Даже самые святые угодники Божии считали себя недостойными по грехам своим, огорчались и плакали, когда их превозносили за подвижничество. А уж какие столпники и молитвенники были! Серафим Саровский три года провел коленопреклоненно на камне, в неустанной молитве. Симеон Дивногорец с шести лет от роду начал поститься. Макарий Александрийский только одними сухариками всю жизнь и питался. А Марк Фраческий 95 лет не видел человеческого лица, уйдя в полный затвор, в пустынничество. И те пытались отмолить прощение. Это только один папа римский непогрешимый. Вот излишек его святости и продают в виде индульгенций. Расскажу еще одну историю. Некий монах так долго постничал и бил поклоны, что его все в округе уже стали почитать за угодника. Он и сам от этого возгордился, не выдержал. Возвращался как-то зимой в свою келью, а путь лежал через реку, уже покрытую толстым льдом. Спутники ему говорят: Обожди, давай до моста дойдем, мало ли что. А он отвечает: Нет, я теперь легонький стал, меня лист бумаги выдержит. И пошел. Вот лед-то под этим легоньким и проломился на середине реки.

— Утоп? — спросил Владимир Ильич.

— Вытащили. Тяжелые, которые не столь усердно постились. Но и не мнили себя выше высших. Тут ведь вот как получается. По-двоякому. Иному человеку излишнее рвение в постах и молитвах даже во вред идет, в соблазн особенный. Демоны тоже разные есть, у них своя иерархия. Одни, мелкие, отвечают за чревоугодие, пьянство, распутство, другие, градусом повыше, — за серьезный грех, смертоубийство, скажем. Приходит такой крупный бес к человеку и отгоняет от него мелких: Пошли вон от него, он мой, я теперь им займусь! И внушает ему, что тот будет великим аскетом, что он его освободит от желания пить и есть, от всех страстей, что наградит даром исцелять и творить чудеса. Только бей лбом в землю денно и нощно. И все. Человек, монах даже, даже особенно-то монах, пропал. Он и сам не знает, что уже не Господу молится, а бесу, сидящему в нем, его тщеславию и гордыне. Демоны именно любят принимать вид светлых ангелов, чтобы было удобно обманывать и обольщать.

— Так что ты, Вова, с этими бахаистами-иеговистами поосторожнее, — посоветовал я. — Еще неизвестно, какого они градуса. Напоят хуже паленой водки. Последние башмаки снимут, не поглядят, что на разную ногу.

— А к вере я пришел совершенно неожиданно и, можно сказать, случайно, — продолжил Алексей. — Хотя случайного у Господа, как я теперь понимаю, ничего нет. Дело было так. Почти двадцать лет назад. Я написал статью в один медицинский журнал, где была ссылка на Священное Писание. Как сейчас помню: …и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их. Я эту цитату просто так ввернул, чтобы только показать свою ученость. Вполне можно было обойтись и без нее. Но тогда, в середине 80‑х, это уже считалось модным. И мне надо было проверить ее в корректуре. Я снял с полки Евангелие — а у меня там стояли и Махабхарата, и Конфуций, и даже Коран. Открыл, стал искать и читать, а потом так погрузился, что уже не смог оторваться. Все будто отодвинулось в сторону, на второй план. Читал весь день, на работу не пошел. Какая может быть работа, когда я как бы прозрел? Вечером я сказал сам себе: а Бог-то, оказывается, есть! И такая меня вдруг охватила блаженная радость, что я еще всю ночь перечитывал, а когда уснул под утро, то боялся лишь одного: а вдруг это чувство у меня при пробуждении пройдет? Исчезнет, и я опять стану прежним, безрадостным? Но нет. Проснулся через несколько часов — как заново родился. Мир иной, все другое. Это был уже тот мир, где есть Господь, который и сотворил его. Потом… Практически в тот же день я услышал по радио, что требуются работники для восстановления Оптиной пустыни. Чернорабочие, разгребать завалы. Это тоже было как Провидение, глас свыше. Я тогда толком даже не знал, где находится Оптина. Но написал в поликлинике заявление и уехал. Из Киева — через всю Украину. Добирался на перекладных. Один раз заблудился в лесистой местности, вышел к избе. Там ко мне бросились две огромные собаки, настоящие волкодавы. А я им: Собачки вы мои, собачки! Потому что радость во мне так и не проходила, я, должно быть, просто лучился этой небесной радостью. Собаки меня не то чтобы не тронули, лизаться стали, лапы на плечи положили. Хозяйка избы после мне говорила, что не понимает: они должны были меня просто разорвать. Видно, Божьи твари, как и люди, все чувствуют. Показала она мне, как идти к Оптиной, советовала переночевать. Но я пошел. Нетерпение сжигало. Наверное, шел бы так несколько суток, не останавливаясь. Ночь наступила. Поле какое-то. Костерок горит. Сидит возле него старец. Благообразный такой, с белой пушистой бородой. Глаза умные и веселые. Я с ним до самого утра проговорил. О многом. Кажется, обо всем. А когда проснулся — нет ни костерка, ни старца. Даже угольев нету. И главное — не помню, о чем мы с ним беседовали всю ночь? Но о чем-то самом простом и важном. Я лишь потом, спустя какое-то время сообразил, что это был Николай Угодник. Обидно только, что все забыл, все слова, которые в меня падали. А может быть, и вспомню еще? В нужный час, внезапно.

— Вспомнишь, — сказал Владимир Ильич. — Хоть перед смертью, а всплывут в памяти.

Я взглянул на часы.

— Пора. Надо поторопиться. Ты, Володя, скажи Маше, чтобы она дома сидела. Мы скоро вернемся.

— Сказал бы, — усмехнулся он. — Да только это невозможно, еще раньше ушла, пока вы спали.

— Как это? — спросили мы оба.

— А так. Чуть ли не среди ночи. Я поднимаю голову — она проходит по комнате. Сделала мне: Тс-с!, и только замок в двери щелкнул.

— Вот еще новость… — произнес я, взглянув на растерянного Алексея. Но думать об этом сейчас было уже некогда.

2

До Уральской улицы мы шли молча, не разговаривая. Я корил себя за то, что проворонил Машу — не в том смысле, что вообще, как язвил Яков, а ночью, когда она куда-то ускользнула. Хотя и вообще тоже, поскольку он растеребил мою рану. Кроме того, я допустил еще одну ошибку: в телефонной беседе с Ольгой Ухтомской проговорился о месте и времени встречи. При этом хитромудром реэмигранте, который наверняка каким-то боком замешан во всех происходящих событиях. Он ведь тоже куда-то сразу заторопился, даже не попив чаю. Все очень странно и непонятно. Я чувствовал, что мы уже приблизились к какой-то запретной черте, а впереди нас ждет самая невероятная таинственная откровенность. Мог ли я об этом думать всего лишь четыре дня назад?

Дверь в квартиру Матвея Ивановича была приотворена. Это мне еще больше не понравилось, как и джип с тонированными стеклами неподалеку от подъезда. И двое подозрительных алкашей на лавочке. И даже дворник с метлой, который проводил нас внимательным взглядом. Все теперь вызывало мои опасения. Вплоть до бесприютной кошки на лестнице. Почему она так оглашенно мяукает? О чем хочет предупредить?

Мы вошли в темный коридор. Пахло какой-то гнилью.