Ремез к этому времени увеличил темп. Кавлис, догнав его, бежал теперь рядом.
— Как ты, Леша?
— Как на марш-броске... — Алексей дышал тяжело, вбирая в себя воздух носом и шумно выталкивая ртом. — Только не дайте Сапрыкину угодить в болото... Конец связи.
Николай понял его. Разговаривать на ходу было тяжело, Ремез берег силы. Он будет нести на себе командира в течение двух часов по горному хребту, и, только благополучно ступив на перевал, можно будет сменить его.
Майор чуть поотстал.
Орешин теперь смог поднять руки и держался за Алексея, обняв его за плечи. Ремезу стало немного легче.
Еще пара минут, думал Кавлис, и станет ясно, какая из гранат взорвалась: у дома или в одной из машин.
Прошло семь минут с момента первого взрыва, и с интервалом в пять секунд до отряда долетели отзвуки еще двух разорвавшихся гранат. Потом еще пары. От сердца немного отлегло. Первой все-таки сработала ловушка Кавлиса. Но как рано... Теперь форы не было.
Сейчас предстояло отдать трудный приказ, выбрать двух человек из отряда и отправить их на верную смерть. Кавлис нашел приемлемое решение. Оставлять Ремеза за старшего нельзя, он сосредоточен на дороге, ему тяжело, тяжелее всех, выбор пал на Михаила Зенина.
— Миша — старший в группе. Я прикрою. Темп не снижать, я догоню вас.
Никто не сказал: «Тебе нельзя, командир, ты не должен, давай лучше я...» В отряде умели понимать. К поступку майора отнеслись с уважением. Но одному нельзя. Первым успел Касарин.
— Я с тобой. — Гриша поравнялся с Кавлисом.
— Добро. — И остальным: — Встретимся еще. Прощаться не будем. — А про себя подумал, что следующим останется Мишка Зенин. А за ним тот, кому он передаст командование отрядом.
Саша Гвоздев снял с плеча гранатомет и подсумок с кумулятивными гранатами и передал майору. На Касарине уже висел гранатомет. Не сговариваясь, Кавлис и Касарин остановились.
Луна довольно высоко поднялась над горизонтом. Уходящая вниз тропа просматривалась прекрасно.
— Ты за тот камень, я за этот, — распорядился майор, указывая на два валуна по обе стороны тропы. — Дадим им подойти.
67
С одной стороны, Евсей рисковал, разъезжая в одиночку по южным районам Таджикистана. С другой — нет. И именно потому, что он, не считая водителя, был один. Обычно в других районах, в частности в Ставрополье или Дагестане, транспорт различных благотворительных фондов, включая ООН и Красный Крест, сопровождается конвоем. Так или примерно так обстояли дела в северных районах Таджикистана. Хотя были случаи, когда мелкие группы боевиков обстреливали рейсовые автобусы. Почти весь пассажирский транспорт не имел стекол, вместо них окна были забраны листовым железом, и только водители смотрели через стекло. Нередко можно было увидеть машины с опознавательными знаками ООН или того же Красного Креста в сопровождении одной-двух легковых машин, а то и вовсе без охраны.
С начала года комиссия по вопросам гуманитарной помощи при правительстве Таджикистана дала согласие на десятки предложений из Германии, Австрии и других европейских государств об оказании помощи школам и больницам, включая южные районы — Шаартуз, Нижний Пяндж и другие. В Таджикистане и за большими грузами не следят, а на маленькие, стоимостью менее двадцати тысяч экю, обращают внимание только на блокпостах, сведения о них ни в комиссию, ни в налоговую инспекцию не направляются.
Евсей уже давно купил пару выгодных контрактов на поставку грузов с гуманитарной помощью, оформил бумаги и ждал своего часа. Чтобы не прогореть на этой сделке, груз в машине стоил намного меньше двадцати тысяч экю. Это была не первая операция торговца оружием в Таджикистане, пока в странах бывшего Союза идут войны, его помощь будет необходима.
На блокпостах Кришталь щедро делился медикаментами, дешевыми продуктами, ему указывали самые бедные кишлаки. К международной организации Красный Крест таджики относились с уважением. Они удивленно рассматривали американского монстра — «Питербилт», красивую и мощную машину, с мотором, который пробежал уже семьсот тысяч километров и пробежит еще столько же.
На посту под Шаартузом, неподалеку от железной дороги, Кришталь остался на ночь. В кузове, кроме пустых коробок, по чистой случайности не разобранных жителями кишлаков, было пусто. Таджики, чей язык ближе к персидскому, называли еврея на свой лад — Евзэй, они предоставили полномочным представителям Красного Креста для ночлега комнату, но Кришталь отказался, решив провести ночь в спальном отсеке машины. Шура устроился на передних сиденьях.
— Когда домой-то, Евсей Михайлович? — спросил он. — Могли бы и ночью ехать, я не устал.
— Шура, мало того, что вы дальтоник, вы еще страдаете куриной слепотой. Что бы мне вас проверить перед рейсом?..
— Опять смеетесь?
— Вы не поверите, Шура, но таки да. Хотя еще вчера мне было не до смеха. Все прошло очень торжественно, мне вручили майку с десятым номером, а вам с одиннадцатым. Нас включили в состав команды нижнепянджского «Черногорца». И я хочу вас спросить: вы горды?
— Честно?
— Желательно.
— Нисколько. Мне хватает номеров на машине, в удостоверении. Не хватало только, чтобы меня самого пронумеровали.
Евсей нерадостно вздохнул:
— Я чувствую в вашем голосе свое влияние. Очень пагубное.
— На вас тоже повлияли. Губительно.
— Может быть. Во всяком случае, это не заразно. На вас-то это не распространилось. Так что я не являюсь переносчиком болезнетворных микроорганизмов. Свои, личные бациллы я имею право разбрасывать налево и направо.
— Не пойму, о чем мы с вами говорим. Расскажите лучше какую-нибудь историю. У вас это лучше получается. Вот про вечную мерзлоту, к примеру, мне очень понравилось.
— Я не люблю повторяться. Кажется, это называется тавтологией. Завтра мы с вами будем уже в Узбекистане, продадим к чертовой бабушке этот грузовик, сядем в самолет и взмоем в облака. И вы думаете, что я буду отдыхать во время полета? Ничуть не бывало. Я, Шура, буду думать, как использовать самолет в качестве транспортного средства для перевозки контрабанды. Разработаю план, потом плюну на него. И знаете почему? Потому что вы не умеете водить самолеты. Вы пропустите какой-нибудь знак в небе, мы врежемся, и где-нибудь под Барнаулом спасатели Шойгу найдут наши дымящиеся останки.
— Какой-то вы мрачный сегодня, Евсей Михайлович.
— Что поделаешь... Вы не поверите, Шура, но я переживаю. За тех симпатичных парней переживаю. Может, в это самое время они начали дикую пальбу. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь из них сложил голову на этой выжженной солнцем земле. Если бы еще вчера меня спросили: «Евсей Михайлович! Вы переживаете за нас?» — я бы ответил: «Разоритесь, увидите». Сейчас нет. Для некоторых людей слово «разорение» стоит выше слова «смерть», во всяком случае, имеет одно и то же значение. Те парни совершенно уникальные люди, и знаете, Шура, я был бы рад встрече с ними. Но не здесь, а в Новограде, к примеру. Случайная встреча, понимаете? Я иду по улице, и вдруг меня кто-то окликает: «Здравствуйте, Евсей Михайлович!» В голосе радость встречи. Я поворачиваю голову и расплываюсь в улыбке. «Помните нас?» — «Как не помнить! Я, грешным делом, заказал заупокойную мессу по вас». Если честно, Шура, меня еще ни разу в жизни не окликали радостно.