Выход 493 - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Матяш cтр.№ 77

На смену неуверенным, робким сумеркам пришла не терпящая прекословия темнота. Только впереди еще, у самой земли оставалась светлеть голубая кромка неба, но и та угасала просто на глазах, как последний, быстро исчезающий луч надежды.

Явно похолодало, и легкий, задорный ветерок сменился резкими порывами сильного ветра.

— Вот, черт! — помянул нечистого Бешеный, когда зажигалка с десятого раза не смогла разгореться. Зажатая у него в зубах самокрутка с дурманящим зельем все еще оставалась не прикуренной. — Слушай, Тюрьма, а не закрыть бы тебе окно, а?

— Дует? — насмешливо прищурился тот, удерживая баранку.

— Дует, твою мать, — огрызнулся Бешеный, тряхнув гребнем. — Закрой окно, будь так добр. Дай нормально подкурить.

— Смотри-ка, — Тюремщик указал ему вперед, где на крыше огромного навеса, под которым печально поглядывали на дорогу запыленными экранами бензоколонки, распрямлялось во весь рост некое существо, побеспокоенное внезапным шумом машин.

На фоне неба, все больше напоминающего морскую пучину, куда не может проникнуть солнечный свет, и лишь изредка просачиваются его слабые отблески, существо было похожим на горбуна, по чьей-то великой милости избавившегося от векового проклятия. Разогнув скрюченный недугом хребет, расшевелив набравшиеся солью суставы и вытянув вперед костлявые лапы, существо поистине имело вид величественный и устрашающий.

— Что за зверь? — позабыв об не подкуренной сигарете, спросил Бешеный.

— А пес его знает. Но если это один из тех парней, что обитают в Пирятине, я лучше пересяду на обратный рейс, — хохотнул Тюремщик. — Не знаешь, часом, когда ближайший на Киев?

— В следующей жизни, твою мать, — буркнул Бешеный. — И то тебя с твоей внешностью ни в один автобус не пустят.

Размявшись, существо встало на четвереньки и, подойдя к краю поднавеса, провело диким мерцающим взглядом проходящие мимо машины. Света фар, конечно же, было недостаточно, чтобы целиком осветить его могучее тело, но и тех его осколков, что брызнули ввысь когда машина поравнялась с заправкой, было достаточно, чтобы понять, что перед ними редкостная и очень опасная тварь.

— Никитич, вы это видели? — не выпуская сигареты из зубов, спросил Бешеный, связавшись с «Бессонницей».

— Видели, — равнодушно ответил Стахов.

— И что это было?

— Понятия не имею, — ответили тем же голосом.

— Он был громадным. Медведь-переросток, не меньше. Как считаете?

— Я обязательно это запишу. — Короткая пауза. — Бешеный, не страдай херней, а?

Тот предусмотрительно отключил рацию, но от губ ее отнял не сразу.

— Спасибо, дорогой Илья Никитич! Ах, вы такой приятный собеседник; вот так говорил бы с вами без умолку. Право, общение с вами доставляет мне лишь удовольствие. А порой вы бываете вообще таким душкой! — Он восхищенно закатил глаза, отбросив рацию обратно на панель, и затрепыхал ладонями, изображая ангелочка.

Тюремщик снова расхохотался. Даже без забитого в газетную бумагу зелья, подогнанного щедрым Петровичем, он пребывал в приподнятом настроении духа.

Знал ли он, что Стахов серчает оттого, что он оставил в городе почти безоружного мальца? Разумеется. Может, его немного омрачало чувство вины за это? Может, переживал он за дальнейшую судьбу бойца? Нисколечки.

Троглодиты вроде Тюремщика — толстокожие, не способные к состраданию и сентиментальности мужичаги давно отвыкли испытывать вину из-за пропажи или смерти очередного молодого бойца-неудачника. Они для них — как расходный материал, как топливо, которое затрачивается по мере продвижения. Потому что правило на поверхности одно: выживет тот, кто способен выжить. Тот же, кто угодил в лапы крылачу на второй день выхода, пускай даже перед этим он сдал все тесты и показал отличные результаты физподготовке в «учебке» — не заслуживал, чтобы кого-то из-за него грызла совесть.

До появления в Укрытии десятью годами ранее Бешеного, напарники у Тюремщика менялись с незавидной частотой. У него даже появилась некая традиция: каждый раз, что он возвращался с выхода один, он делал ножом на предплечье надрез. За пару лет место для самобичевания на обеих руках иссякло, и только Богу одному известно сколько раз за это время он решал завязать с этим ремеслом и больше никогда не приближаться к воротам на заставах.

Но едва объявляют очередной выход … Выход… Как перед этим сможет устоять настоящий сталкер? Да, он не военный, ему не могут приказать, но вместе с тем, если он знает, что желторотые солдафоны, как и их командир, получив сложное задание, обречены на погибель, не предложит ли себя в качестве проводника, зная пути безопаснее и короче?

Из условий всего-то ничего — нужен напарник. Нужен человек, который смог бы понимать их с полуслова и быть наделенным от природы тонкозаостренным инстинктом выживания. Что ж, условие не из невыполнимых. И вот — молодой напарник. В темных глазах сверкает огонек, выказывающий скрытую уверенность и искреннюю почтительность. На лице застыл вызов, спрятавшийся промеж следов встреч с противником, и готовность к новой встрече с тем, кто их ему оставил.

Но возвращается сталкер с очередного выхода, как и прежде, один. Опустошенный, незрячий, постаревший на лет сто, и смертельно уставший. Провожающим его долгим взглядом погранцам на заставе становится интересно — петлянется ли он этой ночью или все же решит пожить до следующего напарника? А сам он думает только о том, кто он есть на самом деле? Почему он выжил, а молодой парень, в которого он поверил, и которого обещал себе беречь как зеницу ока, остался лежать там, на брусчатке одной из центральных улиц? Почему за его тело уже дерутся собаки, а он — живой и без единой царапинки?

Со временем он начинает смотреть на смерть людей по-иному. Не видя в этом больше трагедии. Где-то кольнет в сердце, проснется на долю секунды жалость, а потом — пустота. Нет больше душевных страданий, нет запойных недель, нет выкрикнутых небу вопросов… Погиб человек? Что ж, земля ему пухом. Он был, наверное, славным малым.

Относительно Андрея? Что ж, по крайней мере, никто не видел, как он умирал. Стало быть, имеет все шансы выжить.

— Стахов все за мелкого успокоиться не может, — сделав первую затяжку, выдохнул длинную струйку белого дыма Бешеный. — Не простит, что ты его оставил.

— Я его не оставлял. — Веселье с лица Тюремщика как водой смыло. — Я не пионервожатый и не воспитатель в детском саду. Если он не способен сам о себе позаботиться, то почему кто-то обязан это делать за него? А ежели Стахова так волновала судьба этого мелкого, пускай бы заявлял его как стажера и держал при себе.

— Да все оно-то верно, — шмыгнул носом Бешеный, — но и разбрасываться так бойцами тоже не вариант. Нужно было хоть кружок по городу дать что ли? Ну, для успокоения совести…

— Бешеный, ты чего? — бросив на напарника вопросительно-пренебрежительный взгляд, скривил губы Тюремщик. — С каких это пор ты стал таким совестным? Сам-то давно Пульвера провтыкал?