Дед. Роман нашего времени - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 6

Да, капитан недоволен. Ему дали приказ, но, видимо, не предупредили о таких деталях, как лживые свидетельские показания. Одно дело просто задержать, а вот лживые свидетельские показания, на основании которых этот известный всей стране человек в старомодной шапке отправится под арест – это уже другое дело, неловкое какое-то, нехорошее. Сам капитан устранился от лжесвидетельствования, но солгали его подчиненные. Дед подумал, что капитан, вероятнее всего, пинает себя зато, что вёл с ним почти дружеские разговоры в автобусе после задержания. Если бы капитан молчал, всё бы сейчас выглядело по-иному.

Он сказал, что ему нужно в туалет, и его с поспешной готовностью отвели туда давшие лживые показания свидетели. В коридоре он увидел Кирилла, тот весело сидел на лавке. Кирилл крикнул ему, что его будут судить после Деда.

Вернувшись в зал, он сел поудобнее и стал нежиться в жаре. Понимая, что, по-видимому, суд – это единственное место, где жарко, и впереди подобной жары не предвидится.

– Вам не жарко? Вы бы сняли пальто, – обратилась к нему Гольдберг или Гольденберг. Сама она сняла шапку и расстегнула шубу.

– Пар костей не ломит, – ответил он односложно.

И подумал, что адвокатша наверняка живёт одна в крохотной, пыльной, заставленной старой мебелью квартире, где у неё есть старая кошка. И вонь от этой кошки пронзает лёгкие всякого, кто приходит к старухе. А, впрочем, никто и не приходит. Муж её давно умер, дети уехали в Германию, на окнах у неё три ряда штор, потому света минимальное количество, отсюда у старухи такая синюшная старая кожа лица. И он погрузился в жару и стал выбирать тему для медитации: дети либо девка Фифи. Выбрал девку.

6

Тоненькая фигурка рослой девочки-подростка, большие восточные глаза цирковой лошадки пони, чуть вздёрнутый нос, жёсткие чёрные волосы как у кобылки, с недавних пор стриженные в «каре», неутомимость в постели и вне постели. Вначале он сравнивал её с козочкой, потом стал сравнивать с кобылкой…

– Ну как же так долго!.. – вздохнула Гольденберг.

– Последний раз судья выносила решение три часа.

– Три часа?! – плаксиво сказала адвокатша.

– А вы идите, чего вам, Новый год скоро…

– Я не могу, я дежурный адвокат, – Гольденберг произнесла эту фразу с важностью.

Надо же, она ещё и гордится собой. Дежурный адвокат!

…Фифи к тому же чужая жена. У неё есть неразведённый муж. По её словам, они живут раздельно, однако пару раз он натыкался на мужской домашний голос в её телефоне. Домашний, имеется в виду, что такой спокойный, не тревожный, владелец такого подразумевается в тапочках и имеет право находиться с её телефоном в руках. Фифи говорит, что у них приятельские отношения. А там черт её, Фифи, знает. Женщины часто врут для удобства мужчин. Они не хотят отягощать наше сознание своими проблемами. Молодые самцы этого не понимают и воспринимают женскую ложь как оскорбление. Это неверно. Фифи лжёт?..

– Я одиннадцать лет в органах. Хочу уйти, устал… Бу-бу-бу. Молодёжь, которая приходит… Бу-бу-бу-бу. Я дважды был в Чечне… в командировках…

Вынырнув из своей жары, Дед слушал теперь обрывки разговора между измождённым лейтенантом и адвокатшей Гольдберг/Гольденберг. Ну конечно, он был в Чечне, откуда ещё можно вывезти такое лицо, где ещё можно такое лицо приобрести… Лейтенант изображал усталого милицейского Гамлета, но адвокатши ему было мало. Он метил в него, в знаменитого человека, в VIP-персону, хотел задеть как-то.

– Наша интеллигенция не понимает, что мы в милиции делаем грязную работу и рискуем жизнями. Я потерял лучших друзей… Вот он, что он знает…

Дед знал всё. В нем было столько опыта, что лейтенант с его Чечней и милицейскими буднями был как младенец рядом с чёртом. Он кашлянул и, неожиданно для себя, сказал:

– Вы на одной войне были. А я на пяти. И я не интеллигенция. Я на заводах работал.

В зале стало тихо. Милиционеры, негромко галдевшие до этого, замолчали.

– Я и в Сербии воевал. И в атаки ходил несколько раз.

– Ну и что эти сербы ваши, рыпнулись и получили по голове, – сообщил лейтенант. Из ответа стало ясно, что он неприятен лейтенанту, но он пнул сербов, чтобы не пинать его.

Дальше можно было с ним не разговаривать. Такой говнюк не стоил даже реплики. Но Дед всё-таки добавил:

– 12 миллионов сербов не могли победить коалицию из 27 стран. Но они храбро сражались. Не чета нам, отдавшим без выстрела полстраны.

И он ушёл опять в свою жару. И не реагировал более на бесноватого лейтенанта. Бывают такие говнюки.

Судья появился в одиннадцать без минут. Он был всё так же зловещ и средневеков в своей чёрной мантии. Судья дал ему пятнадцать суток ареста. Ему выдали постановление суда. И повели уже в автомобиль ОВД, потому что он теперь числился за ними. Он успел сказать Кириллу, сколько ему дали. Лейтенант на переднем сидении, его повезли в ОВД.

По дороге лейтенант пытался продолжить беседу, но Дед не поддержал болтовню этого психа. Тогда псих (они уже въехали во двор ОВД) зло сообщил ему, что это из-за него он вынужден торчать на работе, он бы уже пил шампанское с семьёй, да ещё генерал из-за него приезжал, мы тут все из-за вас на ушах стояли…

– Я, как вы наверняка понимаете, к вам сюда не стремился. Я прописан на территории Тверского ОВД. Меня у вас тут спрятали, чтобы журналисты и сторонники не нашли.

В отместку лейтенант обыскал его в дежурке. Приказал вытащить из карманов всё, что есть, и выложить. Но забыл, лопух, и про поясной ремень, и цепочку не изъял. Шмон его был фальшивым, как и он сам, милицейский Гамлет. Чтобы унизить знаменитого человека, врага государства.

А враг государства был такого масштаба восточным философом, что их муравьиные игры были для него просто смешны. Он сидел в теле Деда и потешался над выводком ментов, наблюдая без интереса, как двуногие проявляют свои примитивные инстинкты. Они посадили его в кованого железа обезьянник. Обезьянник был слеплен из лоскутов железа, словно его сделал грузинский скульптор, какой-нибудь хитрый Церетели (а может быть, так оно и было? Получил от мэра подряд на изготовление обезьянников для московских ОВД?). Сидеть на виду у всех в железной клетке – удовольствие не из приятных. Однако там имелись такие цилиндрические радиаторы с горячей водой, и он с удовольствием прислонил к ним спину. Дед любил жару, ненавидел снег, белый цвет и холод лютой ненавистью. Если бы он мог, он бы их запретил: и холод, и снег, и белый цвет. Все эти три есть три измерения смерти, небытия, так верил Дед.

Ещё Дед активно не любил Город Моше/Моисея/ Мозеса – Москву/Мокшу. Жил он здесь исключительно по служебной необходимости. Здесь, потому что это столица государства, здесь находилось его место: здесь он воевал, его фронт находился здесь. Его долг, а чувство долга было в нём развито не менее, чем похоть, долг требовал от него находиться здесь. Вот он и терпел, и допускал, что ему придётся здесь и умереть. Хотя допускал без особой охоты.