Дед. Роман нашего времени - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Лимонов cтр.№ 49

И Фифи стала читать стихи по-немецки.

В другой раз Дед написал Фифи, в ответ на присланную ему его же фотографию:

«Спасибо, Фифи, за фотографию этого надувшегося человека.

От себя могу сказать, что, вернувшись домой только что, почувствовал вдруг огромное удовольствие от жизни, и понял, что это от тебя, мой странный друг, всё это исходит. Целую тебя».

Фифи быстренько на следующее утро в 07.26 утра, скоренько так и остренько ответила:

«Я не странный друг, я обыкновенный чёртик:)» И тут до Деда дошло, это же старинный Мефистофель приходит к нему в облике Фифи и укрепляет его в жизни, и доставляет ему страстные удовольствия.

1

В конце августа во Франции неожиданно вышла биография Деда, работы известного французского писателя, сына Секретаря Французской Академии, выходца из семьи высшей буржуазии. Книга была названа фамилией Деда. Так простенько, с окончанием на «ov», как большинство русских фамилий.

Во Франции книга немедленно стала ужасающей силы бестселлером. Всего, заглядывая вперед, 400 тысяч экземпляров были проданы в нормальном формате и свыше 200 тысяч в карманном, в коллекции Folio. Книга получила три французских премии, в том числе Renodot, и несколько европейских.

За французским изданием последовало итальянское, немецкое, и через некоторое время биография Деда оказалась переведённою на шестнадцать языков.

Дед не верил своим глазам/ушам, но через Google вдруг увидел, что стал велик. Самоуверенностью он обладал, что называется, «с младых ногтей», и самоуверенностью необыкновенной, но тут при жизни его фактически признали героем мировой литературы.

Вот что написал француз-автор книги-биографии на последней странице обложки:

«Дед (фамилия) – не выдуманный персонаж. Он существует. Я с ним знаком. Он был хулиганом на Украине, идолом советского андерграунда при Брежневе, клошаром, потом слугой-мажордомом мультимиллионера на Манхэттене, модным писателем в Париже, пропащим солдатом на балканских войнах; и сейчас в огромном посткоммунистическом борделе в России он – старый харизматический лидер партии юных отморозков. Сам себя он видит героем. Кто-то, возможно, считает его мерзавцем; что до меня – я воздержусь от суждений о нём.

Его жизнь – это опасная, двусмысленная жизнь: настоящий роман приключений. Это также, я в это верю, жизнь, которая сообщает кое-что. Не только о нём (о Деде), не только в России, но и о нашей общей истории после окончания Второй мировой войны».

Дед, как крестьянин, стал радоваться книге. «Почти пятьсот страниц, столько бумаги извели, вкусной, пышной, как французский хлеб-багет, французской бумаги. Хм, – Дед любовно взвешивал книгу на ладони. – Тяжёлая какая!»

«Нобелевскую премию шведско-норвежский комитет дать мне не может, есть документальные съёмки, где я стреляю по их любимому Сараево из пулемёта, не может. Но вот какая мне везуха попёрла… Обыкновенно такое происходит с мёртвыми гениями, их открывает пытливый историк после смерти и выволакивает на свет Божий: “Смотрите, какой был гигант!”, а мне посчастливилось стать объектом поклонения при жизни».

Хитрый Дед понимал, почему он так пришёлся по душе в первую очередь французам. С тех пор как умер «запрещённый» неполиткорректный Жан Жене в 1986 году в арабском отеле в Париже, Франция больше не производит ни проклятых поэтов, ни великих авантюристов, да и вообще Великих людей. Дело в том, что пресловутая политкорректность создала все условия для того, чтобы такие люди исчезли. Никаких Франсуа Вийонов, маркизов де Садов и Жанов Жене или генералов де Голлей французская реальность не потерпит. Демократия не только убивает гениев, но и следит, чтобы они не образовывались. Уничтожив своих, французская нация не потеряла вкус к таким запрещённым ребятам. И вот они вынуждены смотреть на такого, но русского, в замочную скважину книги, написанной обо мне их соотечественником.

«Нобелевская премия, – продолжал рассуждать Дед, – обесценилась за последние десятилетия. Её великие времена прошли. С тех пор как премию стали давать в поощрение людям из слаборазвитых стран или забытых стран, в поощрение, это уже не высшая награда. А моя биография кометой несётся над Европой и всех шокирует».

Каждый божий день Дед находил в Google несколько статей о себе самом. Журнал TELERAMA-оплот французских буржуа – дал портрет Деда, ещё молодого, в кепке на обложке. Журнал EXPRESS прислал журналиста, который сделал с Дедом книгу-интервью. Ежедневно Деду звонили и к нему приходили журналисты радио, телевидения и просто СМИ.

Слава обрушилась на него, но Дед помалкивал у себя дома. Русские – особый народ, они его обязательно осадят и обругают, если он заикнётся, что его признали великим. Прожив на Западе тьму времени, Дед, в отличие от русских, научился гордиться своим талантом, своим умом, своим опытом и наблюдательностью. А эти «скифы», «печенеги» проклятые, у них похвалы не дождёшься, зимой, что называется, снега не выпросишь, сердился Дед. Несмотря на строптивость «скифов» и «печенегов», как Дед их называл в сердцах, Дед всё же хотел им нравиться. Он считал себя плотью от их плоти, рождённым этим капризным и своенравным, жестоким и сильным народом, сыном его, и терпел эту сволочь, своих соотечественников.

«Мыслить они не умеют, – бурчал Дед по всякому поводу, – потому мыслят неряшливо». Комментируя посты Деда в ЖЖ, скифы-печенеги первым делом обращали внимание на вещи самые незначительные, на детали самые неважнецкие, на отсутствие запятых или «пробелов» в его постах. Не замечая или не желая замечать основную тему, ради которой Дед и написал пост. Не замечали ту самую «красную нить», которая, мы знаем, проходит через всякое произведение, да будь это и пост в ЖЖ.

«Этим дебилам не хватает картезианской школы». У французов Дед научился мыслить чётко, сухо и раскладывать всё по полочкам и ящичкам отдельно. Те самые «мухи» и «котлеты», их русские вспоминают чуть ли не ежедневно, но между тем не могут различить. Дед немало потаскался в своё время по коллоквиумам и круглым столам в Париже, научился там и мышлению, и изложению. С тех пор, если Дед участвует в таких мероприятиях, он выходит, вынимает небольшую бумажку и твёрдо говорит: «Предлагаю уважаемому собранию несколько тезисов для обсуждения». А скифы-печенеги, выходя, начинают рассказывать, начинают с жалоб и опасений. «Я боюсь… Я опасаюсь… Революция всё равно пожирает своих детей».

У Деда подобные речи вызывают отвращение. «Вы хотите сказать, что “динозавры вымерли, вымрем и мы”, и потому нет смысла рыпаться, – кричит Дед с места. – Незачем с постели вставать, так?»

До чего же они «скифы» и «печенеги»!

2

7 сентября 2011-го начался тогда в Тверском суде «процесс по Манежной площади»: массовые беспорядки.

Процесс вызвал огромное внимание СМИ, десятки телекамер, многие десятки журналистов. В 14-й зал набилась добрая сотня желающих присутствовать на этом суде.

Иначе и быть не могло. События 11 декабря 2010 года на Манежной площади взволновали и общество, и власть. Ведь в тот день на площади собрались пять тысяч или больше молодых людей, протестуя против поведения милицейских следователей, не арестовавших убийц футбольного болельщика Егора Свиридова. Это была вторая смерть футбольного фаната подряд, до этого на Чистопрудном бульваре был зарезан бедняга Волков. В обоих случаях убийцами оказались выходцы с Кавказа, у которых нож – традиционное оружие, широко (почти всегда) применяемое в драках.